Белгородская старина. Организатор музейного дела

— Первый музей истории города и уезда был открыт в Белгороде в 1911 году. К сожалению, мы не знаем, кто был его основателем, где он точно находился и какими экспонатами располагал. Известно лишь, что просуществовал он чуть более десяти лет и в октябре 1922 года был закрыт из-за недостатка средств на содержание.

Закрытие музея в городе никого особенно не взволновало. Вряд ли белгородцы и вспомнили бы о нём, если бы не местный любитель старины, энтузиаст-одиночка Павел Иванович Барышников. Не смирившись с ликвидацией музея, он начал будоражить общественность города, обивать пороги уездного исполкома, засыпал письмами и жалобами губернское начальство. После очередного посещения Барышниковым Курска губернское руководство пошло ему навстречу и в июне 1924 года обратилось в Белгородский уисполком с предложением открыть в Белгороде музей краеведения.

Местные власти с недовольством отнеслись к распоряжению сверху и, сославшись на отсутствие в казне денег, ответили отказом. В сентябре того же года губернский отдел народного образования (в то время музеи находились в ведении Наркомпроса — прим. автора) вторично направил в Белгород предписание о необходимости открыть музей. И опять уездные власти, соглашаясь, впрочем, с важностью поднятого вопроса, но ссылаясь на нехватку денежных средств, ответили вежливым отказом. Тогда Курский губернский отдел народного образования предложил Белгородскому УОНО компромиссный вариант: уезд предоставляет помещение для музея, а Курский губмузей берет его на своё содержание. На том и порешили. В октябре 1924 года в Белгороде был открыт филиал Курского губернского музея краеведения. Он разместился в бывших покоях святителя Иоасафа в Свято-Троицком мужском монастыре.

На должность заведующего музеем, несмотря на свое «буржуазное происхождение» и чуть ли не «контрреволюционную деятельность», приказом ГубОНО был назначен Павел Иванович Барышников. Прошлое у него и впрямь было далеко не пролетарское. Ведь именно о нём и ему подобных в октябре 1917 года известный в наших краях революционер И.Г. Озембловский писал:

«Царство закоснелых реакционеров окончилось в Белгороде навсегда, и места, на которых восседали Мачурины, Садовские, Барышниковы и КО, отошли теперь к тем самым ленинцам, одно упоминание о которых приводило в содрогание буржуазные душонки белгородских толстосумов».

Статский советник Павел Иванович Барышников до 1917 года был известной в Белгороде личностью.

Покои святителя Иоасафа, в которых размещался краеведческий музей

Белгородцы знали его не только как одного из самых богатых людей города, но, в первую очередь, как неуживчивого, «вредного» для властей человека, постоянно критиковавшего городское руководство за его нерасторопность в решении многочисленных городских проблем и нежелание искоренять недостатки. Именно благодаря этой черте характера белгородцы избрали П.И. Барышникова гласным в городскую Думу, где он состоял членом школьной, а позже строительной комиссий и представлял партию октябристов.

Особенную популярность приобрёл Павел Иванович в 1915 году, когда начал издавать свою газету «Белгородские силуэты». Это была необычная газета даже для того времени. Небольшого формата, выходила не периодически, на своих страницах не публиковала, как другие газеты, правительственные сообщения и указы, местные новости и зарубежную хронику, рекламу и объявления. Основные темы газеты были раскрыты в её подзаголовке: «В „Силуэтах“ даются очерки, рассказы, заметки, сообщения и т.п. материалы из общественных нравов Белгорода и из деятельности соседних городов и уездов, а также набрасывающиеся эскизные бытовые картинки из провинциальной жизни вообще».

Газету П.И. Барышников издавал на свои собственные средства. «Редакция» размещалась в двухэтажном каменном доме по улице Соборной (ныне Свято-Троицкий бульвар), в котором жил сам владелец П.И. Барышников и часть здания сдавал внаём. Слово «редакция» мы заключили в кавычки по той причине, что на самом деле никакой редакции не было. Издатель газеты был сам и корреспондентом, и редактором. В кабинет его дома часто заглядывали посетители. Одни шли с просьбой защитить их от произвола местных властей, другие — подсказать новую злободневную тему, третьи — просто купить полюбившуюся газету. Издатель охотно принимал у себя в «редакции» и богатого купца, и бедного студента из учительского института, и гласного городской Думы, и вдову погибшего на войне солдата. В беседах с посетителями Павел Иванович черпал богатый материал о жизни белгородцев, а потом на страницах «Силуэтов» появлялись острые критические статьи и фельетоны, вызывавшие бурную реакцию в тихом городке — положительную у рядовых граждан и резко отрицательную у власть придержащих.

Очередные номера «Белгородских силуэтов» не залеживались на прилавках, передавались из рук в руки, из дома в дом. Люди зачитывались критическими материалами, пересказывали друзьям и знакомым опубликованные очерки и фельетоны, в которых автор беспощадно бичевал виновников беспорядков, невзирая на чины и личности. Постоянными героями очерков были погрязшие в бюрократизме «беззубые» гласные Думы. В одной из своих публикаций П.И. Барышников в 1915 году писал о реакции гласных на его критику: «Заткнуть ему горло!» — кричали в белгородской думе восемь лет тому назад. — «Показать ему критику!» И сейчас же записали: «Посоветоваться с юристами». Вон ведь откуда ещё начался сутяжнический дух. По законам белгородской головобоязни критика «не допущается». За критику «тащи и не пущай».

Главной мишенью для критики и злых насмешек в «Белгородских силуэтах» был городской голова И.Г. Муромцев. Редкая публикация в газете обходилась без его имени. На страницах газеты он предстает как бездарный чиновник и ретроград, абсолютно ничего не делавший для города. На наш взгляд, такая односторонняя критика не совсем справедлива.

Безусловно, И.Г. Муромцев был консерватор, не считавшийся с мнением избирателей. Однако документы Государственного архива Белгородской области свидетельствуют о том, что Иван Гаврилович Муромцев уделял время проблемам города и проявлял инициативу в решении многих вопросов. Видимо, у П.И. Барышникова были свои причины критиковать городского голову. Но не будем строго судить издателя газеты за предвзятость. Если отбросить не всегда справедливые выпады в адрес городского головы, то останется живая картина провинциального Белгорода и его обитателей, нарисованная талантливым публицистом-сатириком.

Заслуживает Павел Иванович нашего уважения и по другой причине. Надо было иметь мужество вступить издателю в схватку с самыми влиятельными людьми Белгорода: городским головою Муромцевым и заступающим место городского головы Анцыревым, полицейским исправником Щебальским и местным «меловым королем» Ямпольским.

На страницах «Белгородских силуэтов» П.И. Барышников поднимал самые злободневные вопросы. Одной из его любимых тем была школьная. И это не случайно. Павел Иванович 17 лет проработал учителем и восемь лет инспектором училищ. Он был автором и составителем более 60 учебников и хрестоматий, пособий и руководств для учителей, других книг и брошюр, по которым занимались учащиеся в гимназиях и училищах во всей России и использовали в своей работе педагоги. Будучи гласным городской Думы и состоя членом школьной комиссии, он принимал участие в проверке работы учебных заведений. Увиденное им нищенское состояние училищ глубоко волновало и возмущало его. Главную причину в их плачевном состоянии П.И. Барышников видел в том, что в Белгороде и уезде учебные заведения брошены на произвол судьбы, в то время как в других городах, по его мнению, и власти и местные меценаты уделяют просвещению и культуре большое внимание.

Герои очерков не могли не узнавать себя в «Силуэтах». Они предпринимали энергичные попытки закрыть газету, а одному владельцу газетного киоска даже пригрозили отобрать киоск, если он будет продавать «Силуэты». Печатать в Белгороде в местных типографиях Вейнбаума и Галдина такую газету было невозможно, и П.И. Барышников вынужден был печатать её в Москве: первые три номера вышли в типографии И. Грасмана и Г. Вендельштейна, остальные — в типографии «Печатное искусство». Просуществовала газета недолго — всего семь месяцев. Причины прекращения её выхода в 1916 году неизвестны. Вероятнее всего предположить, что городские власти все же сумели найти способ расправиться с неугодными им «Силуэтами».

Февральская, а потом и Октябрьская революции застали Барышникова в Белгороде. Октябрьскую революцию он вряд ли встретил восторженно. Но и в числе её врагов, видимо, не был, что подтвердило следствие по его делу в 1921 году. Как бы там ни было, но Павел Иванович не эмигрировал, а стал сотрудничать с советской властью.

В июне 1919 года он назначается инспектором народных училищ, но через две недели город заняли деникинцы, и Барышников был освобожден от должности. Новой власти Павел Иванович также предлагал свои услуги, но та от них отказалась. Оставшись не у дел, он уезжает в Москву, где поступает на музейные курсы — изучает теорию музейного дела, проходит практику в лучших столичных музеях: Историческом, Румянцевском, Политехническом и в музее Академии наук. После окончания курсов заведовал государственным губернским музеем в Пензе, работал в музеях краеведения Пятигорска и Мариуполя.

Вернувшись в Белгород, Павел Иванович задался целью возродить музей и здесь. Найдя поддержку в Курске и получив назначение на должность заведующего, он энергично взялся за работу. Первым делом начал подыскивать помещение, в котором можно было бы разместить экспозиции.

Для этой цели больше всего подходили старинные здания закрытого в начале 1920-х годов мужского монастыря. С большим трудом ему удалось добиться от уездных властей разрешения выделить две комнаты в бывшем архиерейском доме. Первыми экспонатами музея стали 780 предметов, приобретённых П.И. Барышниковым на школьной выставке. Конечно, этого было мало. Павел Иванович взялся за розыск неизвестно куда девшихся экспонатов закрытого два года назад музея. Одновременно он регулярно выезжал в деревни и села Белгородского уезда с целью провести инвентаризацию старинных реликвий и частных коллекций в бывших помещичьих усадьбах.

За короткое время ему удалось установить, что старинные вещи, имеющие музейную ценность, находятся в Шебекине — 3650 предметов, Короче — 2568. Имелись они и в Белгороде: в кладовой архиерейского дома — 470 предметов, в упрофбюро — 165, в школах города — до 150. Много культовых реликвий и церковных книг находилось в церквах мужского и женского монастырей, а также в других храмах города и уезда. Определить их количество за короткий срок было просто невозможно. Длительное время требовалось и для регистрации и описания материалов богатейшего архива Свято-Троицкого монастыря, размещавшихся в соборной колокольне.

В результате опроса местных жителей П.И. Барышников выяснил, что многие редкие старинные вещи оказались в руках случайных людей после разгрома и национализации барских усадеб. В основном это были предметы искусства и культуры: иконы, картины, старинные книги, монеты, фарфоровые, хрустальные и бронзовые изделия, имеющие историческую, культурную и научную ценность.

Всего П.И. Барышников выявил в Белгороде и уезде около 8 тысяч старинных предметов на общую сумму по рыночной стоимости около 100 тысяч рублей. Владельцы реликвий неохотно расставались с ними, для них они в первую очередь представляли материальную ценность. Одна только шебекинская коллекция была оценена в 48 тысяч рублей. Постановлением Главнауки от 8 апреля 1925 года предписывалось всю шебекинскую коллекцию передать в Белгородский музей краеведения, но новые хозяева не торопились выполнять это постановление. Белгородское упрофбюро, не считаясь с декретом советского правительства, вообще отказалось передавать свои реликвии музею. Корочанский волостной исполком не возражал против передачи своей коллекции вновь созданному музею, но на перевозку нужны были деньги, а их не было.

Нужны были деньги на приобретение мебели и другого имущества, которыми музей не располагал. Местные власти старались не замечать бедственного положения музея, рассуждали так: есть заведующий — пусть он и решает все вопросы. За все время существования музея уисполком выделил на хозяйственные нужды и приобретение имущества всего 79 рублей. Но Павел Иванович постоянно теребил начальство, требуя помощи и внимания к музею.

Бесконечные хлопоты отнимали у П.И. Барышникова много времени. А ведь кроме хозяйственных забот, поиска и приобретения экспонатов ему приходилось выполнять различные задания Главнауки, Академии наук и Губмузея: собирать сведения о вредителях сельхозкультур, снежном покрове, выпавших осадках и многое другое.

Естественно, справиться одному человеку с таким объёмом работ было практически невозможно. Нужен был помощник. По штату музею полагались, кроме заведующего, три сотрудника и сторож. Павел Иванович прекрасно понимал, что на полное комплектование штата УОНО не пойдёт. Но хотя бы одного сотрудника и сторожа иметь было просто необходимо. Вскоре ему удалось «выбить» ставку сторожа, а инструктор музея был назначен на должность только 7 апреля.

Обязанности работников музея были распределены следующим образом: заведующий Павел Иванович Барышников осуществлял общее руководство музеем, отвечал за административные и хозяйственные дела, инструктор Иван Ильич Скипенко большую часть своего рабочего времени занимался приёмкой экспонатов и коллекций, их сортировкой, описанием и занесением в инвентарную книгу; технический работник Афанасий Иванович Кичигин, а после его ухода Мария Андреевна Ануфриева исполняли обязанности сторожа, дворника и посыльного.

Павел Иванович регулярно занимался не только хозяйственными и административными делами, но, будучи по натуре исследователем и большим любителем старины, много времени посвящал научной работе, помогал своему инструктору. Но всё это было позже. Пока же Павел Иванович работал один за троих, получая всего 29 рублей 70 копеек в месяц, а первые три месяца и вообще работал без зарплаты на общественных началах. Несмотря на все трудности, именно в эти первые месяцы ему удалось собрать около тысячи экспонатов, систематизировать их, описать и занести в инвентарную книгу.

Места в двух тесных комнатах стало уже мало. Павел Иванович начал предпринимать меры к расширению музея. Идеальным ему представлялся вариант, если бы вся территория бывшего монастыря была закреплена за музеем: Свято-Троицкий собор с могилами захороненных в нём белгородских архиереев, Знаменская церковь, архиерейский дом, покои святителя Иоасафа, братское монастырское кладбище, монашеские кельи и корпуса. Все эти объекты представляли большую историческую и культурную ценность и, по мнению Павла Ивановича, их необходимо было включить в единый историко-архитектурный комплекс, который бы находился под эгидой музея.

На территории монастырского двора П.И. Барышников мечтал развести ботанический сад, в котором была бы представлена вся флора Белгородского уезда. Закрывшиеся и уже начавшие приходить в упадок церкви монастыря он предлагал реставрировать и вернуть их общине верующих, заброшенное братское кладбище — благоустроить и создать некрополь для свободного посещения экскурсантами.

В далёкой перспективе Павел Иванович рассчитывал и на закрепление за музейным комплексом бывших монастырских владений: двух домов по улице Везельской, дома на Новомосковской улице, мельницы, 180 десятин распашной земли, 50 десятин леса. Опись всего монастырского имущества и владений находилась в Москве в Главнауке, и музей по закону имел на них право. Но Павел Иванович прекрасно понимал, что ни уездные, ни губернские власти не пойдут на то, чтобы передать музею все бывшие монастырские владения и пока даже не поднимал этого вопроса. А вот на бывший монастырь он возлагал большие надежды и был уверен, что сумеет добиться передачи его музею. Пока же его ближайшей задачей было создание экспозиций в уже отведённых музею комнатах архиерейского дома.

В марте 1925 года общий отдел Белгородского уездного исполнительного комитета принял, наконец, решение передать под музей 18 комнат бывшего архиерейского дома. Радости Павла Ивановича не было предела. Однако помещение освободилось только через два месяца. Сотрудники музея начали уже было переносить экспонаты на второй этаж и размещать их по комнатам, как вдруг выяснилось, что уездные власти изменили решение — часть второго этажа отдавалась под жильё некому начальнику Закройщикову. Более того, у музея отобрали и уже имевшиеся в его распоряжении две комнаты. Экспонаты музея вынесли в библиотеку детдома, некоторые из них были похищены, другие повреждены.

Около месяца музей оставался без помещения, хотя по документам Белгородского УИКа значилось, что под музей краеведения отведены покои святителя Иоасафа и квартира бывшего викарного архиерея с имеющейся при ней домовой церковью. Лишь 24 июня музею были возвращены девять комнат. Однако сразу стало ясно, что четыре из них использовать под музей нельзя: они были полутёмными и непригодными для работы. Пять других комнат со сводами, расписанными фресками, очень хорошо подходили для музея, но в них можно было разместить экспонаты только одного культурно-исторического отдела. По замыслам же Павла Ивановича, в музее должны были работать ещё три отдела: естественно-исторический, производственно-экономический и культурно-просветительский. Для этих трёх отделов места не оставалось, хотя экспонатов уже было собрано достаточно. Выход из положения был один: предоставить музею полностью весь архиерейский дом, но, как уже отмечалось, половина второго этажа отдавалась под жильё новому начальнику, а на первом этаже размещался детский дом имени III Интернационала.

Всего в Белгороде с 1918 года было открыто четыре детских дома и приюта, в которых воспитывались дети ушедших на фронт красноармейцев, оставшиеся без родителей и крова сироты, дети из голодающего Поволжья и малолетние правонарушители. К 1924 году значительная часть детдомовцев была переведена из Белгорода в уезд, но в стенах монастыря детдом сохранили, и в нём оставалось до 150 воспитанников, которые доставляли Павлу Ивановичу много хлопот и беспокойства. Одни из баловства, другие из хулиганских побуждений били в музее стёкла, срывали замки, выламывали двери. Но в основном детей толкал на воровство голод. Они залазили в музей, крали наиболее ценные вещи, чтобы продать их и купить что-нибудь покушать. Сторож физически не мог уследить и предотвратить кражи. Соседство музея и детского дома не шло на пользу ни тому, ни другому учреждению. П.И. Барышников неоднократно поднимал вопрос о переводе детского дома из монастыря в другое, более подходящее для проживания и воспитания место. Обращался он в уездное отделение народного образования и исполнительный комитет, информировал о разграблении музея и монастырских церквей Губмузей. В одном из своих докладов в уисполком он сообщал:

«Беспризорные Белгородского детдома в январе 1925 г. разбили две двери музея, взломали замки и, проникнув в музей, разворочили все экспонаты педагогического отдела; но ничего не похитили, потому что отдел этот состоит из таблиц, чертежей, плакатов и прочих материалов, которые трудно продать на базаре. В феврале были вновь выбиты другие двери музея. В апреле комиссия по приёмке для музея помещения, состоящая из меня (зав. музеем), инструктора музея и техника общ. отдела Иванова, произвела осмотр музейных комнат, занятых беспризорными. При этом было обнаружено: выломанные двери и окна, вынутые из дверей и окон стекла, сорванные плинтусы, снятый накат потолка, разбитые печи и проч. Одна из комнат, расписанная фресками, была обращена в отхожее место с нечистотами на полу.

Комиссия составила акт, препроводив его общему отделу. Две монастырские старинные церкви, состоящие на учёте Главнауки, подверглись со стороны беспризорных не только бесцельному разрушению (выбиты все стёкла в оконных рамах), но и разграблению. Беспризорные на глазах у всех выдирают из церквей железо, медь, чугун, стекло, дерево и все это несут на базар. В последнее время начали сдирать железо с крыш. Я неоднократно докладывал о том устно и письменно УОНО, общему отделу и зав. УФО, у которого находятся ключи от церквей. Но разрушения не прекращаются. Обе церкви были осмотрены мною и зав. УФО т. Саловым 24 апреля 1925 г. Не сомневаюсь, что т. Салов вполне подтвердит то, что мною здесь изложено».

Всё, о чём сообщал П.И. Барышников, подтвердил не только заведующий уездным финансовым отделом Салов, но и комиссия по охране труда, сделавшая следующее заключение:

«Музей имеет тяжёлое и даже опасное соседство в виде детдома беспризорных. В январе и феврале совершено было нападение на музей со взломом ряда дверей и замков. Беспризорные разоряют крышу здания, потолки во многих местах мокрые, окна побиты, вырваны в дверях все замки и большинство ручек, разгромлены две церкви, взятые на учёт Главнаукой. Беспризорные брошены на произвол судьбы, они бродят где попало, делают, что им вздумается. За ними нет никакого, даже элементарного надзора. Положение здесь недопустимое по своей халатности, прямо преступное по бездеятельности».

В сентябре детский дом имени III Интернационала был переведён из монастыря и объединён с находившимся в Белгородском уезде Косминским детским домом, где бытовые условия для воспитания были гораздо лучше. Но тут возникла новая проблема. Освободившиеся помещения уисполком распорядился предоставить не музею краеведения, а дислоцировавшейся в Белгороде воинской части. Павла Ивановича этот вариант также не устраивал. Он снова бьёт тревогу:

— Существование музея как вместе с детдомом, так и вместе с воинской частью не представляется возможным. В том и другом случае музей фактически закроется.

В интересах дела Павел Иванович никогда не боялся идти на открытый конфликт с местными властями. Часто, добиваясь своего, ему приходилось писать жалобы в губисполком на уездное руководство, не желавшее заниматься проблемами музея. Не стеснялся он и указывать своему начальству на его должностные обязанности. Так в одном из писем председателю Белгородского уездного исполкома, ссылаясь на декрет советского правительства о музеях от 19 апреля 1923 года, он без тени смущения напоминает, что невыполнение этого декрета на местах «должно быть отнесено за счёт нерадения к обязанностям службы».

Непримиримые отношения сложились у Барышникова с заведующим Белгородским уездным отделением народного образования Трухмановым. Заведующий УОНО был непосредственным начальником Павла Ивановича, и работа музея во многом зависела от него, так как музеи тогда входили в систему Наркомпроса. Павлу Ивановичу часто приходилось обращаться по многим вопросам к Трухманову. Однако тому было не до проблем музея, а настойчивость Барышникова просто выводила его из себя. На этой почве между ними начались трения, очень скоро превратившиеся в открытую вражду.

Помогли зав. УОНО и члены правления Белгородского отделения общества краеведения, объединившиеся вместе с Трухмановым в травле Павла Барышникова. Руководители отделения общества краеведения считали себя крепко обиженными заведующим музеем, и потому у них с самого начала не сложились отношения с П.И. Барышниковым.

Уездное отделение общества краеведения, созданное в Белгороде в июне 1924 года, в течение почти целого года практически бездействовало. В связи с этим губернская газета «Курская правда» в марте 1925 года писала, что «сонное правление общества не обнаруживает никаких признаков деятельности и жизни». Трое членов правления, помня о том, что Барышников ещё при царской власти любил побаловаться пером и публиковал критические материалы в газетах, предположили, что именно он и есть автор корреспонденции в «Курской правде», и на заседании правления 4 марта постановили снять Барышникова с должности заведующего музеем. Однако постановление было признано незаконным, так как музей обществу краеведения не подчинялся.

17 мая состоялось общее собрание уездного отделения общества краеведения, на котором, кроме членов правления, присутствовали около 40 действительных и более 50 сочувствующих членов общества. Краеведы выступили в защиту заведующего музеем и также признали решение правления неправомочным. Более того, большинство из них одобрили выступление газеты и осудили бездеятельность правления. Общим собранием краеведов старое правление признано не способным руководить отделением и было избрано новое правление.

— Это еще более подлило масла в огонь и раздражило отставных краеведов, — писал Павел Барышников 17 сентября 1925 года в докладной записке «О существующем положении музея». — Озлобленная кучка лиц, не зная, как вытеснить меня из музея, объявила, что я контрреволюционер, что меня следует лишить избирательных прав и что новое правление тоже контрреволюционеры и т.д. Словом, началась травля, когда люди с больным самолюбием не брезгуют никакими средствами.

Противники Барышникова действительно не брезговали ничем, даже доносами. В своей докладной записке Павел Иванович излагает мотивы, которыми руководствовались бывшие члены правления, требуя отставки заведующего музеем. Для нас же публикуемый ниже фрагмент архивного документа интересен в первую очередь тем, что он раскрывает новые факты биографии этого примечательного человека.

— Озлобленная кучка требует удаления меня из музея, потому что я будто бы в 1919 году «служил у белых» и «погубил Тимофеева». В июне 1919 года Белгородская земская управа назначила меня инспектором народных училищ и поручила мне, за отсутствием другой работы, раздать частным лицам библиотечные книги, конфискованные у них в 1918 году. Помощником у меня был Новак, ныне служащий в железно-дорожной школе. В течение двух недель я работу эту выполнил и был тотчас же от службы уволен возвратившимися в это время в Белгород Мухановым, Говорухо-Отроком и прочими зубрами. В августе 1919 г. я был вызван к судебному следователю в качестве свидетеля по обвинению секретаря городской управы Тимофеева в бандитизме и разгроме на 300 тысяч рублей имущества из квартиры Волконских на втором этаже дома № 13 по Соборной улице (ныне ул. Чичерина), в нижнем этаже коего я проживал и ныне проживаю.

Тимофеев — известный всему городу взяточник, вымогатель, владелец двух больших домов, сдавший мошенническим способом вместе с городским головою Муромцевым общественные меловые горы в аренду по 50 тысяч рублей в год Ямпольскому, хотя другие предлагали по 100 тысяч рублей. Всё это было мною своевременно оглашено в печати. В сентябре 1919 года распоряжением Курского губернатора я был выслан из пределов Курской губернии сроком на год как человек неблагонадёжный. Это было результатом того, что ещё раньше в январе 1917 г. Курский губернатор возбудил дело по обвинению меня в оскорблении его в печати. Следствие по этому делу вёл судебный следователь Травкин (ныне адвокат). В 1920 году гражданин Новак, а в 1921 году и я были вызваны к т. Пионтковскому по обвинению нас в контрреволюции. Однако Пионтковский никакой контрреволюции в деяниях наших не усмотрел и дело производством прекратил.