Члены тайных декабристских обществ, как известно, планировали вооружённое выступление против самодержавия на 1826 год. Внезапная кончина никогда не болевшего Александра I резко переменила их планы. Войска начали присягать брату умершего императора великому князю Константину Павловичу. Вскоре, однако, выяснилось, что Константин отказывается от престола и уступает его младшему брату Николаю.
В документальной и художественной литературе подробно описано, как происходила присяга и переприсяга. Описание событий в Белгороде накануне восстания декабристов оставил секретарь Сената Николай Маркович Колмаков, проживавший в то время ещё мальчиком в Белгороде:
«Летом 1825 года император Александр I, при проезде в Таганрог, посетил Белгород. Коляска его была жёлтая, это был любимый цвет его царствования, а при императоре Николае цвет этот заменён синим. По приезде в Белгород государь прямо направился в женский монастырь, где в то время жила на старости лет двора Екатерины II статс-дама, восприемница его, императора Александра, от купели, — Анна Иродионовна Чернышёва — супруга генерал-фельдмаршала графа Захария Григорьевича Чернышева...
Анна Иродионовна была иногда богомолка, а иногда грозная и своенравная женщина. Она умерла в Смоленске в 1830 году, 85 лет от роду, и погребена в тамошнем женском монастыре. Зимою того же года жители города Белгорода встречали уже государя Александра мёртвого: печальная колесница его направлялась из Таганрога в Петербург, а гроб с останками его поставлен был в местном соборе. Через несколько недель после сего жители Белгорода, а равно и ученики местного училища, несмотря на их малолетство, присягали императору Константину Павловичу, а немного спустя нас, учеников, снова повели в церковь присягать императору Николаю Павловичу. Само собою, мы не понимали этой перемены; нас, мальчуганов, привели в церковь, поставили пред алтарём, велели поднять кверху два пальца правой руки и повторять вслед за священником слова присяги. Теперь причина перемены в престолонаследии ясна, а тогда была очень тёмною. Немудрено, что так называемые декабристы воспользовались этим и погубили массу невинных солдат, говоря, что цесаревича Константина заставили насильно отказаться от престола».
Не будем спорить с автором о его оценке восстания декабристов. В данном случае для нас важны не взгляды мемуариста на события 14 декабря 1825 года, а то, что он единственный из современников оставил для потомков описание событий в Белгороде, связанных с восстанием декабристов.
Немалый интерес представляет для белгородцев и личность графини Анны Родионовны Чернышёвой. Чем же она интересна нам?
В первую очередь тем, что Анна Родионовна была близкой родственницей декабристов Захара Григорьевича Чернышёва и Фёдора Федоровича Вадковского, приходившимися ей внучатыми племянниками, а также Александрины Муравьёвой, поехавшей в добровольное изгнание в Сибирь к осуждённому на каторгу Никите Михайловичу Муравьёву. Об Анне Чернышёвой стоит сказать особо, так как она имеет непосредственное отношение к малоизвестной странице истории Белгорода, связанной с пребыванием в нашем городе декабристов.
Анна Родионовна — старшая дочь генерал-майора барона Родиона Кондратьевича фон Веделя, чьим родовым гнездом была слобода Венделевка (Вейделевка, ныне посёлок городского типа Белгородской области — прим. автора), и его супруги Анастасии Богдановны (урождённой Пассек). В очерке Д.Д. Рябинина «Графиня Анна Чернышёва» дана обстоятельная характеристика этой своенравной женщины:
«Вельможа настоящая, гордая, пышная и ох какая крутая да капризная. Всё у ней выходило невзначай и временем: когда милость, а когда и гроза. Часом, бывало, станет вдруг богомольна, милостива, обходительна, и тогда уж добрым делам конца и меры нет. По целым неделям Богу молится и постится, словно схимница какая, бедных людей и нищую братию щедро награждает, допускает к себе всякого, кто имеет просьбу к ней, и всем-то помочь старается; благодетельствует, по церквам и монастырям деньги без счёту сыплет; а в иное время, что чаще бывало, просто и приступу к ней нет, такова делалась грозна и капризна; всех то она тиранит и в страхе держит; всякого, кто бы ни был, норовит обидеть и оборвать. Не токмо что наша братия, рабы её, а и сильные люди по струнке перед ней ходили, а уж эти разные судейские чиновники, исправники там да заседатели, те просто тряслись перед нею и не смели являться без зова. И как, бывало, найдёт на неё грозный стих — что тогда терпели от неё прислуга и все домашние, этого и вообразить невозможно. За всякую пустую провинность была беда неминучая, да какое за провинность? За ничто! Никак, бывало, к ней не приноровишься, ничем угодить не можешь. А в добрый-то час иному и совсем худо дело с рук сходит; ну, под сердитую руку, жалости у ней не было; тогда уж спуску не давалось. Графиня секла людей больно и часто. Случалось, что и не вставали после розог и плетей, а ответу за то не бывало, потому в большой силе она состояла, и ей все было нипочём».
А вот ещё один отзыв о графине Анне Чернышёвой Якова Ивановича Де-Санглена, опубликованный в 1883 году в «Русской старине»:
«Возможно ли умолчать о графине Анне Родионовне Чернышёвой? Сколько осталось в неизвестности её благодеяний! Потому что она тщательно старалась скрывать их. Как-то услышала она об одной вдове почтенного чиновника, которая, по бедности, мыла кружева на бедную старуху, обращающуюся с ней очень дурно. Она купила ей дом, снабдила её всем нужным, определила ей денежную пенсию, и эта облагодетельствованная ею вдова умерла в полной уверенности, что всё это получила она от Ф.П. Ключарёва, бывшего тогда адъютантом у графа Захара Григорьевича Чернышёва, и от жены Ключарева, потому только, что они были исполнителями воли графини».
В молодости Анна Родионовна вышла замуж за одного из самых богатых людей России Захара Григорьевича Чернышёва. Отец её мужа — Григорий Петрович, давший богатство и славу этой фамилии, начал карьеру денщиком у Петра I. Благодаря природным способностям и врождённой хватке, государев денщик был осыпан царскими милостями. За участие в Северной войне он получил титул графа и звание генерал-аншефа. Своим сыновьям он оставил поистине несметные богатства: их поместья раскинулись в Подмосковье, Орловской, Рязанской, Могилевской, Воронежской губерниях. «По воспоминаниям близких свидетелей, — пишет историк Н.М. Дружинин, — Чернышёвы жили барской жизнью широкого размаха... Усадьба производила впечатление богатства и изобилия. В доме имелись многочисленная дворня, особый штат учителей, собственный доктор, домашний художник, хороший крепостной оркестр, сформированный иностранным капельмейстером; зимой и летом чередовались непрерывные концерты, кавалькады, фейерверки и танцы».
После смерти московского генерал-губернатора Захара Григорьевича Чернышёва его богатейшие имения перешли его брату Ивану Григорьевичу, но тот передал их в пожизненное владение вдове умершего брата действительной статс-даме Анне Родионовне Чернышёвой, которая на склоне лет проживала в Белгородском Рождество-Богородицком женском монастыре. И хотя она уже редко выезжала в столицу, в царском доме помнили и уважали старую графиню. Император Александр I и его супруга прислушивались к мнению Анны Родионовны и считали своим долгом с приездом Чернышёвой в Петербург принимать её в своём дворце. Графиня жила в монастыре в уединении. Она почти никуда не выезжала и находила утешение в религии и благотворительности.
Большую радость доставляли одинокой бездетной старухе приезды к ней служившего в Обояни внучатого племянника Фёдора, который уже в то время состоял членом тайного общества.
Блестящий офицер, талантливый поэт и композитор Фёдор Фёдорович Вадковский происходил из богатой аристократической семьи. Его отец был сенатором, мать — урождённая графиня Чернышёва. Фёдор получил отличное образование, обучаясь в Московском университетском благородном пансионе и частных пансионах Петербурга. В январе 1818 года поступил на службу прапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, а через два года был переведён юнкером в Кавалергардский полк. В 1823 году Фёдор Вадковский был принят в тайное Северное общество, однако в первое время ему не удалось проявить здесь свои необычайные способности и неутомимую энергию. Вадковский горел желанием действовать, но члены Северного общества не проявляли активности. И только с появлением в Петербурге руководителя Южного общества Павла Ивановича Пестеля Вадковский оживился: близко познакомился с ним, вступил в Южное общество и стал одним из самых активных членов Петербургской ячейки Южного общества, созданной по инициативе Павла Пестеля.
Агитационная работа в Петербурге продолжалась недолго. За распространение среди солдат антиправительственных песен и «преступные разговоры» Фёдора Вадковского выслали из Петербурга в квартировавший в городе Обояни Курской губернии Нежинский конно-егерский полк. Обосновавшись в этом небольшом городке, Вадковский стал искать единомышленников. Но здесь, в провинции, он столкнулся с людьми, которым были чужды новые веяния времени. Потеряв надежду найти соратников среди офицеров своего полка, Вадковский решил установить связь с губернским городом. По долгу службы ему часто приходилось бывать в Курске — нести караульную службу, выполнять различные поручения командования, связанные с регулярными поездками в губернский город. Вскоре Вадковский добился разрешения переселиться на местожительство в Курск. Круг его знакомых значительно расширился, но заниматься революционной пропагандой стало значительно тяжелее, за ним был учреждён тайный полицейский надзор. За месяц до восстания на Сенатской площади он писал Павлу Пестелю:
«С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал... за мною ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодёжь, — и обо всём доносили раз в месяц».
И всё же, несмотря на постоянную слежку, Вадковский развернул активную деятельность. Он хорошо понимал, что тайное общество, членом которого он состоял, ещё очень слабое и нуждается в преданных людях. В поисках их Фёдор Вадковский ездит по городам Курской и соседних губерний. Бывал он и в Белгороде.
Анна Родионовна любила вести с внучатым племянником долгие беседы. Ворчливая старуха не боялась даже высказывать своё недовольство в адрес царствующего монарха. Прожившая молодые годы в царствование Екатерины II, она считала XVIII столетие «золотым веком» и никак не могла привыкнуть к другим порядкам. С детства воспитанная в духе преклонения престолу, она и в мыслях не допускала, что её любимый Фёдор с друзьями уже давно замышляет свержение самодержавной власти и именно ему поручено «совершить удар государю на придворном балу во дворце». И уж совсем нелепой показалась бы ей мысль о том, что в Белгороде, под её кровом, свили гнездо заговорщики. А это было действительно так.
Управляющим имением Анны Чернышевой был грек Яков Николаевич Булгари — энергичный, неугомонный и крайне болтливый человек, что не раз причиняло ему неприятности по службе и, в конце концов, привело к аресту по делу декабристов. А сначала карьера Якова Булгари складывалась удачно, хотя и не всегда ровно: корнет Кавалергардского полка, камер-юнкер, исполняющий дела начальника Радзивиловского таможенного округа. Наконец судьба забрасывает его в Белгород, где он, имея чин действительного статского советника, становится управляющим имением графини Чернышёвой. Проживая то в тихом и спокойном Белгороде, то в Харькове, неутомимый Яков Николаевич постоянно думает о родине своих предков — древней Элладе. И когда в 1821 году началось восстание греков под предводительством Александра Ипсиланти против османского ига, Яков Булгари и его старший брат Спиридон примкнули к восставшим. История не сохранила подробностей об их связях с членами тайного революционного общества «Филики Этерия». Но доподлинно известно, что такие связи были, и именно из-за них в апреле 1825 года Яков Булгари привлекался к следствию.
Яков Николаевич любил проводить время с приезжавшим в Белгород Вадковским, рассказывал о борьбе греческого народа за свободу и находил в его душе живой отклик и сочувствие. Но мысли Фёдора Вадковского всегда возвращались к своей Родине. Почему греки воюют за свою независимость, а русский народ терпит унизительное крепостное право? Нужна борьба! Но в лице Якова Николаевича Вадковский не нашёл соратника. Он стал ему старшим другом, но не единомышленником.
Зато с сыном Якова Николаевича — девятнадцатилетним Николаем Булгари у Фёдора Фёдоровича установились более тесные отношения. В Белгороде Николай впервые услышал от Вадковского о тайном обществе и уже в начале 1825 года вступил в него. Через Николая Булгари Вадковский рассчитывал установить более надёжную связь с Павлом Пестелем на юге и с членами Северного общества в Петербурге, куда часто выезжал не внушавший подозрения молодой граф.
Своей энергичной деятельностью Фёдор Вадковский принёс большую пользу тайному обществу, но излишняя доверчивость и откровенность погубили не только его самого, но и его товарищей.
Недопустимо легкомысленно и неосторожно принял Вадковский в тайное общество унтер-офицера Шервуда, который уже давно собирал сведения о тайном обществе для передачи императору. Легко войдя в доверие к добродушному Вадковскому, Шервуд узнал главные цели заговорщиков и фамилии многих членов Южного и Северного обществ. Не сумев разгадать в Шервуде шпиона, Фёдор Фёдорович Вадковский послал его к Павлу Пестелю с секретным письмом, в котором всего за месяц до своего ареста с восторгом писал о Шервуде:
«Я принял его в общество, и приём этот, хотя и поспешный, всё же самый прекрасный и самый замечательный из всех, которые я когда-либо делал. Это подтвердит вам прилагаемый перечень услуг, который этот мужественный и достойный член общества оказал нам на протяжении года... Осмелюсь посоветовать вам быть с ним как можно более откровенным и доверчивым. Я знаю его уже год, и это даёт мне право сказать вам, что вы можете говорить с ним так же откровенно, как со мной».
В то время Вадковский не мог и предположить, что этот человек, «полный огня и усердия», по его словам, всего через две недели будет писать подробнейший донос начальнику Главного штаба барону Дибичу о результатах его встречи с Вадковским. Вот только два небольших абзаца из этого доноса:
«Между прочим Вадковский показывал мне письмо, писанное им к графине Анне Родионовне Чернышёвой, прося о исходатайствовании брату своему прощения у Государя императора, которое ею вручено Государыне императрице во время проезда Её величества чрез город Белгород; в письме сем он ясно говорит, что в последующем времени он будет знать, как отблагодарить Государя императора, что было предметом общего моего с ним смеху, где он также упоминает, что если он прежде делал по молодости лет глупости, то теперь, верно, не сделает того (т.е. что он теперь действует гораздо осторожнее)».
И ещё:
«Между тем комиссионер Якова Булгари Кирьяков, будучи послан в Белгород к графине Чернышёвой от графа, нашёл там Вадковского, через его прислал мне приложенное при сем письмо, в коем предлог собирать долги есть не что иное, как приглашение сообщников, и что граф не заехал к нему в деревню, это значит к нему самому для составления донесения, куда хотел с ним отправить».
Упоминаемый в письме старший брат Вадковского Иван Фёдорович был подполковником Семёновского полка. В 1820 году его арестовали за то, что он способствовал возмущению солдат и не принял мер к подавлению восстания Семёновского полка. Военный суд приговорил Ивана Вадковского к смертной казни, однако приговор не был приведн в исполнение и в течение восьми лет он отбывал наказание в Витебской крепости.
Фёдора Вадковского 14 декабря 1825 года не было на Сенатской площади. По доносу Шервуда его арестовали в Курске за пять дней до восстания и под конвоем отправили в Шлиссельбургскую крепость. Через три дня после восстания перевели в Петропавловскую крепость, куда одного за другим стали ежедневно доставлять декабристов.
Николая Булгари арестовали не сразу, а почти через месяц после восстания. Арестованного с личной препроводительной запиской Николая I перевели из Главной гауптвахты в Петропавловскую крепость, где он почти полгода находился в заключении по соседству с камерой декабриста Михаила Александровича Фонвизина.
На допросах Николай Булгари давал показания Следственной комиссии:
«В начале 1825 году, быв в отпуску в Белгороде, я узнал от прапо[рщика] Вадковского о существовании тайного общества и был им в оное принят. Намерение общества было ввести в государстве конституцию и для достижения сего распространить отрасли свои как между военными, так и гражданскими лицами».
Осуждённый за то, что «знал об умысле на цареубийство и принадлежал к тайному обществу с знанием цели», поручик Булгари, которому ко дню восстания не исполнилось и 20 лет, был приговорен к двум годам крепостных работ. Вскоре срок был сокращён до одного года. По окончании заключения ему, по просьбе коменданта Динабургской крепости Г.К. Гельвига, разрешили поступить на военную службу рядовым. По ходатайству матери Николая Яковлевича переводят в Северный конно-егерский полк. Здесь опального декабриста за отличие производят в унтер-офицеры, а через год — в прапорщики. В 1834 году Николай Яковлевич увольняется с военной службы и переезжает в Крым, где поступает в Керченскую таможню. В 1836 году государственный преступник становится чиновником особых поручений при керченском градоначальнике. В 1841 году Николай Яковлевич умер в возрасте 38 лет.
Фёдору Фёдоровичу Вадковскому ставился в вину замысел «на цареубийство и истребление всей императорской фамилии». Большинством голосов (51 из 72) Вадковский был приговорен «к смертной казни отсечением головы», причём восемь сенаторов проголосовали за то, чтобы поставить его вне разряда и четвертовать. Николай I заменил государственному преступнику смертную казнь пожизненной каторгой. Уже в Сибири Фёдор Фёдорович узнал, что срок каторги сокращен до 13 лет. На поселение он вышел в 1839 году с сильно подорванным здоровьем, жил под Иркутском в селе Оек со своими товарищами — бывшими генерал-интендантом Второй армии Алексеем Петровичем Юшневским и полковником Сергеем Петровичем Трубецким. Здесь он и умер от чахотки в 1844 году. «Я храню в памяти его глубокое уважение, как к одному из замечательных лиц по долгу, по теплоте чувств и сердца и неизменчивости его убеждений», — писал о Фёдоре Вадковском декабрист Сергей Григорьевич Волконский.
Анна Родионовна Чернышёва, скончавшаяся в 1830 году, так до конца своих дней и не могла понять, как самые близкие её молодые родственники, призванные быть защитниками престола, пошли против самодержавия.
С Белгородом был связан также декабрист Павел Христофорович Граббе (1789–1875). Блестящий офицер, начавший службу в армии 16-летним подпоручиком, он закончил карьеру генералом. Принимал участие в войнах 1805–1809 годов, Отечественной войне 1812 года и заграничном походе русской армии. За проявленные в боях мужество и отвагу Павел Христофорович был награждён орденами Георгия четвёртой степени, Владимира четвёртой степени с бантом, Анны второй степени и золотым знаком «За храбрость».
Вернувшись после заграничных походов русской армии в Россию, Павел Граббе близко сошёлся со многими будущими декабристами, вступил в тайное общество Союз благоденствия, а в 1821 году участвовал в работе Московского съезда. Когда Союз благоденствия был распущен, Павел Христофорович отошёл от общества.
После восстания на Сенатской площади П.Х. Граббе был арестован в Черниговской губернии и доставлен в Петербург. По высочайшему повелению от 18 марта 1826 года его заключили на четыре месяца в крепость. Наказание не очень суровое, если сравнить с приговорами другим декабристам. Но нужно иметь в виду, что почти все члены распущенного Союза благоденствия, которые потом не вступили во вновь созданные тайные общества, не понесли вообще никакого наказания.
Отбыв четырёхмесячный срок в Динаминдской крепости, Павел Христофорович вернулся на военную службу, в 1828–1829 годах участвовал в русско-турецкой войне. С 1832 по 1837 годы генерал-майор Павел Граббе находился на службе в Белгороде, где командовал второй драгунской дивизией. Пребывание в Белгороде нашло своё отражение в дневниках и записных книжках Павла Христофоровича, которые генерал-декабрист вёл многие годы:
«24-го мая [1832 г.] приехал в Белгород, мою дивизионную квартиру. 6-го июня приехала и жена с дочерью больною. Оставленная докторами и Небу порученная, она спасена; но остались последствия болезни, которые одно время и попечения могут изгладить. Начало моего здесь пребывания от того было весьма печально. Занятия службою, особливо во время кампамента от 15-го августа до 15-го сентября, служили мне развлечением, часто приятным. Смотр государя в последний день был истинно важным для меня происшествием, как по прежним моим отношениям, коим сей смотр положил конец, так и по необыкновенному благоволению за успехи, дивизиею сделанные. К довершению приятных ощущений сего времени, 20-го сентября же, Небо даровало мне сына Николая, которого прекрасное младенчество теперь уже тешит меня. Боже сохрани его...
1833 г. 23-го февраля. Белгород. Тихо протекали первые два месяца года, кроме преходящих выходок и сплетен из Курска, молчанием отражаемых».
За 1834 и последующие три года записей дневника Павла Граббе не сохранилось, и, как писал сам автор, вероятно, «они затеряны». А жаль! Ведь они относятся к белгородскому периоду жизни декабриста.
Упоминание о Павле Граббе в 1840 году в Белгороде находим в одной из статей курского историка А.А. Танкова:
«Лето было в разгаре. Палила страшная жара. А между тем в Курской духовной семинарии, находившейся в то время в Белгороде, проходили экзамены. Последний из них — так называемый публичный — состоялся 12-го июля. На публичном экзамене присутствовали представители Белгородского общества и во главе их генерал Граббе».
Наш рассказ о декабристах был бы неполным, если бы мы не вспомнили о Петре Ивановиче Фаленберге, который после тридцатилетней сибирской каторги и ссылки проживал в Белгороде. По соседству, в Харькове, жил его сын, у которого и хотел поселиться Пётр Иванович, но вернувшимся из ссылки декабристам было запрещено проживать в университетских городах. Поэтому Пётр Иванович и поселился в Белгороде, поближе к сыну, где и умер 13 февраля 1873 года. Похоронен старый декабрист в Харькове.
Несколько строк хотелось бы посвятить брату декабриста Н.О. Мозгалевского Петру Осиповичу, который жил в Белгороде, служил почтмейстером в местной почтовой конторе, имел чин титулярного советника и, по словам уездного предводителя дворянства, был «поведения хорошего». На вопрос, поддерживает ли он связь с осужденным в Сибирь братом, Петр Осипович отвечал, что «уже два года не получал ни писем, ни других каких-либо известий». Пока мы не располагаем никакими сведениями о связях члена общества Соединённых славян декабриста Николая Осиповича Мозгалевского с Белгородом. Очень вероятно, что почтмейстер Петр Осипович и декабрист Николай Осипович поддерживали родственные отношения перепиской.
Известный историк М.В. Нечкина, посвятившая многие годы жизни декабристской теме, в своём фундаментальном труде «Движение декабристов» писала: «Географически» вся Россия была представлена в декабристском движении". Не был исключением и уездный Белгород.