«Мы как вода». Как белгородский театр «Спичка» нашёл свою историю в трагедии Шекспира «Гамлет»

В камерном театре Оксаны Половинкиной «Спичка» показали спектакль по мотивам трагедии Уильяма Шекспира «Гамлет». Оксана как руководитель, главный художник, создатель идейной концепции своего театра сразу предупредила зрителей, что Шекспира с его «Гамлетом» в традиционном понимании представления о пьесе мы не увидим, но зато познакомился с чем-то иным: иным взгляд изнутри, или как бы про это сказали специалисты, увидим имплицитную суть происходящего через личные переживания наблюдающего и познающего субъекта. Этим субъектом стал персонаж Офелии, хорошо известный и любимый как русскому зрителю в театре, так читателю в истории мировой литературы в целом.

Исходя из текста пьесы, Офелию сложно оценить однобоко, но также сложно и допустить своего рода домысливания, потому что нет пространства диалога между персонажем и другими участниками пьесы — уж мало слов вложил великий Шекспир в её уста. При всём этом Офелию сопровождает её главная загадка, до сих пор до конца не понятая и иррациональная в своём завершении и задумке, — это смерть, которая одновременно трактуется и как самоубийство, и как смерть «с помощью».

Оксана Половинкина нежно потянула сюжет за смысловую верёвочку с конца пьесы Шекспира и сконцентрировала внимание зрителя на некоем «перевёртыше» пьесы, скульптурно облачив смысловой и образный мрамор текста в собственную композицию.

Всё в постановке «Спички» началось с темноты и смотрящего вверх корнями дерева. Сильно и смело, не правда ли? Подступы к трактовке действий пьесы руководитель театра не стала облачать в сахарную пудру нежных сентиментальных переживаний юной героини, любившей Гамлета, а сразу погрузила нас в эстетику, можно сказать, жанрового кино: подала микс из «нуара», с нюансами триллера и частичками классического ужаса.

Темно, не видно света и очертаний, постепенно нарастает свет и появляется Офелия с ручным фонарём, которая через короткий промежуток времени начинает изображать руками на полотне странный образ. Дерево, ветки, ствол... На ум всплывают строки из пьесы (здесь и далее в переводе Бориса Пастернака), которые говорит королева Гертруда брату Офелии Лаэрту и облачает своё мнение в форму поэтичного образа о смерти персонажа:

Там ива есть: она, склонивши ветви,
Глядится в зеркале кристальных вод.
В её тени плела она гирлянды
Из лилий, роз, фиалок и жасмина.
Венки цветущие на ветвях ивы
Желая разместить, она взобралась
На дерево; вдруг ветвь под ней сломалась
И в воды плачущие пали с нею
Гирлянды и цветы. Её одежда,
Широко расстилаясь по волнам,
Несла её с минуту, как сирену.
Несчастная, беды не постигая,
Плыла и пела, пела и плыла,
Как существо, рождённое в волнах.
Но это не могло продлиться долго:
Одежда смокла — и пошла ко дну.
Умолкли жизнь и нежные напевы!

Становится ясно, что изображение дерева на сцене «Спички» играет корневую роль символа соседства смерти и жизни, которые идут рука об руку с молодостью и старостью, а также традиционного повторения символизма внутренней силы и моральной свободы, которая характеризует личность в кантовском учении о свободе воли.

Засохшее неживое дерево, умершее априори перед развитием фабульной стороны пьесы, тонко намекает на невозможность продолжения жизни в молодом теле Офелии. Некая метафизика жизненных проявлений Офелии — всё это сложный изображённый смысл сухого безжизненного дерева.

Оксана сильно не церемонится с нашими личными переживаниями относительно образного представления о хрупкой и юной Офелии и свободно и рьяно предлагает аллегорические образы животных, в которых превратилась бы Офелия, преодолевая внутренние границы стыда, интуиции и недостатка опыта. Офелия в трактовке «Спички» обладает мощью природы, мощью животного начала: «Нет, я нигде не купила эту шубу, и никто мне её не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сама горностай».

Горностай горностаем, но дальше идёт ещё более смелый смысловой поворот, основанный на отрицании принадлежности авторства слов, который блестяще обыгран Половинкиной — Офелия говорит, кричит и воет словами самого Гамлета:

О, если б ты, моя тугая плоть,
Могла растаять, сгинуть, испариться.
О, если бы предвечный не занёс
В грехи самоубийство! Боже! Боже!
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих стремленьях!

Как можно назвать эту свободу? Правильно, женский взгляд. Женский взгляд на полноту персонажа, которая раскрывается путём тасовки фраз из уст главного героя Гамлета. Офелию наделяют чертами вечного образа, в неё вкладывают метафизические вопросы, выходящие за пределы реального опыта, из Офелии буквально создают вместилище иных смыслов, столь не свойственных той эпохе относительно взгляда на женщину.

До сих пор мы не упомянули того факта, что Оксана Половинкина использует для цитирования перевод Бориса Пастернака, который и сам был поэт, и мыслил поэтической картиной мира, вследствие чего добавил к величайшему Шекспиру одновременно недосягаемость и близость прекрасного, создал уникальный художественный перевод, вмещающий в себя ещё большую силу художественно законченных образов трагедии.

Пойдем дальше по прекрасному «перевёртышу». Известная песенка про святого Валентина, включённая в ткань повествования, навевает интересные мысли:

С рассвета в Валентинов день
Я проберусь к дверям
И у окна согласье дам
Быть Валентиной вам.
Он встал, оделся, отпер дверь
И та, что в дверь вошла,
Уже не девушкой ушла
Из этого угла.

Как и великий Шекспир, так и Оксана, показывая мимолётность в песенных словах, вкладывают в уста персонажа Офелии бесконечные смыслы в конечные формы слов.

Известно, что великий театральный режиссёр Всеволод Мейерхольд хотел показать похороны беременной Офелии. Из этой точки отсчёта мы выходим на некие подступы к загадке смерти Офелии в постановке «Спички». Как и Шекспир, так и Оксана допускает точку зрения, что Офелия могла носить во чреве. Возникает ещё более экзистенциальный вопрос: Офелия умирает не просто из-за принца Гамлета, убившего её отца, она умирает из-за мужчины, убившего её отца, и от которого она может носить ребёнка? Ответ мы вам не можем сформулировать однозначно из-за недостаточности доказательной базы, как мы и не видим прямой формулировки в трактовке «Спички».

Пожалуй, здесь бы сделать передышку, немного перевести фокус на беззаботное и шутку, что Оксана и делает. Офелия вдруг произносит, что «это была шутка». Мы ей почти верим, если бы не дальнейшее развитие постановки, которое включает на полной мощности психологизм в достаточно сложной манере кино-жанра (давайте выберем наиболее подходящее определение: психологический триллер). Но это ближе к кульминации, как вы понимаете.

Поскольку мы — жители времени сегодняшнего, полноценно полновесного правопреемника всех традиций, мы как хранители этих традиций можем позволить их перемешивать и добавлять постмодернисткую игру некоего другого присутствия или смысла, другого мнения, чего-то что из непонятной игры по непонятным правилам, чего-то из чёрного юмора.

Оксана не упускает эту возможность и обыгрывает текст классической трагедии лирическими вставками «про мудака» и смело по ходу постановки включает фон современных песен Принцессы Ангины, которые, кстати, играют немаловажную роль в смысловом пространстве постановки.

Одна из таких песен «Ботичелли» отсылает зрителя к категориям прекрасного и возвышенного в трактовке периода эпохи раннего итальянского Возрождения, когда смело можно описать не только небо словами из стихотворения Владимира Гандельсмана («Мария Магдалина») «это синее, синевеющее и растёртое подмастерьями», но и добавить такие же краски к чувствам персонажа Офелии и задать ей прямой вопрос из этого же стихотворения: «Знаешь ли, откуда небо вынуто, почему ни в чём не виновато?»:

Может, тебя и рисовал Боттичелли
И ветер шумел на качелях, качелях, качелях.
Может, тебя и рисовал Боттичелли
И ветер умел, ветер умел...

Отметим тонкую передачу христианского взгляда на мир и человека в нём в трактовке Оксаны, которая не отказывается от общепринятой картины христианского назидания, поэтому и сопровождает свою интерпретацию намёками на святого католического Валентина и косвенным цитированием Шекспира заповеди: «О, если бы предвечный не занёс в грехи самоубийство!».

Возвращаемся к китчу у Половинкиной. Офелия смело и на современном русском заявляет мудачьи характеристики, истины «психотипа», рассказывает даже некоторые секреты общения с мудаком. Безусловно, Гамлета мудаком не называют, ну уж больно близко подводят нас к современным абъюзивным определениям поведения главного героя, что можно подумать даже, Офелия — это традиционный спасатель непонятной личности-«жертвы» Гамлета, принца Датского, а этот принц не только обладает избегающим поведением, но и откровенно доводит Офелию своими поступками до безумия.

Стоит в принципе задуматься над использованием слова «мудак» в трактовке Половинкиной. С одной стороны, по криминально-жаргонному сленгу мудак — это простофиля и потенциальная жертва, но с другой стороны, вульгарно-стилистической коннотации, это пренеприятнейший человек, почти ничтожество. Можно даже запутаться, но и задуматься...

Но здесь каждый вправе найти свой ответ, потому что мы лишь ставим вопросы, создаём некую мифологему вокруг «Гамлета» театра «Спичка», а точнее мифологему вокруг Офелии, где ответов-то чётких и нет, да и быть не может, но есть вопросы, как в самых настоящих мифах, поставленные правильно.

Из вышесказанного у любого читающего нашу рецензию возникает похвала Половинкиной, которая пользуется излюбленным театральным приёмом близкого присутствия к зрителю, стирания границ между зрителем и актёром, так называемую, ломку «четвёртой стены» (по Дени Дидро).

Офелия в исполнении Виктории Остапенко настолько близко находится к зрителю, что перед смертью даже умудряется раздать символистские цветы прямо в руки первому ряду, трепетно произнося слова: «Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните; а вот троицын цвет, это для дум. Вот укроп для вас и голубки; вот рута для вас; и для меня тоже; её зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием. Вот маргаритка; я бы вам дала фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец; говорят, он умер хорошо».

Конечно, градус напряжения уже почти спал в этом моменте дарения цветов, ведь основное кульминационное событие произошло — отец Офелии, Полоний, убит от руки Гамлета. Гамлет его проткнул через ковёр, что соответствует оригинальному развитию сюжета, которое не меняет руководитель театра «Спичка».

Актриса Остапенко, сыгравшая Офелию, со всей смелостью смогла передать постигнувшее своего персонажа безумие, когда та поняла, что её отец убит. Здесь мы встретим воистину тяжёлый психологический поворот, даже пристально рассмотрим поведение почти сумасшествия и очень яркой явной агрессии, где кидается о пол пальто, а на фоне горит красным цветом пространство: «Жить или не жить? Вот в чём вопрос. Что лучше? Кто посоветует? Ведь оттуда никто не возвращался! Конечно, боязно... Но если больше жить невмоготу?»

Жить или не жить — это блестящий поворот в определении образа и смыла существования Офелии после личного экзистенционального кризиса. Офелия создаёт свою философскую концепцию смерти.

Офелия не смогла жить, ей оказалось невмоготу, когда нет внутренней силы и веры в эту жизнь, когда любимый убивает твоего отца, когда ты уже возможна и не одна в своём теле. Офелия умирает и зовёт только лишь её, «женщину в белых одеждах»:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывёт,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!

Умело использованный 66-й сонет Уильяма Шекспира раскрывает нам смыслы бытия персонажа. У Офелии одновременно и нет милого друга, и он есть: Гамлет всё же остается ей мил, она не может отказаться от идеи любви к нему, но уже поздно — вода уже забирает Офелию, она становится водой. Оксана Половинкина очень элегантно заканчивает постановку, свою трактовку образа и трагедии тем, что всеобъемлюще и размашисто добавляет художественный образ воды, которая поглощает Офелию, через слова из песни.

Вода — это начало жизни и её конец для Офелии, вода — это спасение души для Офелии. Руководитель театра не приговаривает персонажа, а даёт ей лишь покой, который напевается строками:

Мы как вода, как вода

Просто плыви, плыви, девочка
Кровь голубая, волна синяя
Мы ничего такого не делали
Так что плыви, и бог с ними, весны им!

Фото Дмитрия Мясникова