— Плыть по течению: не думать, не вникать, не переживать. Не терять времени на то, что тебя лично не касается. Не грузиться чужими проблемами — своих полон рот, все не перескажешь. Остановиться, поговорить, вникнуть, осмыслить сказанное, прочитанное, увиденное — просто некогда. НЕкогда. Значит, никогда?
В бесконечном потоке новостей некогда осмысливать. Нынче время такое — неосмысленное, обессмысленное. Бессмысленное. Встал — пошёл — поработал — пообедал — поработал — пошёл — поужинал — поспал — встал... Все это с непременным смартфоном в руке — надо быть в потоке новостей. Надо быть. Надо?
Надо как-то выживать. Подстраиваться, крутиться, искать возможности, казаться знающим, незаменимым, нужным. Казаться счастливым и довольным, печальным и возмущённым, сострадающим и неравнодушным. Казаться легче. Трудно быть. Быть?
Быть — значит, жить. Значит, трудно жить? Можно ли жить и выживать одновременно? Или все же жизнь требует осмысленности, а выживание — бесконечного процесса в привычной колее? Можно ли жить без смысла? А в чем смысл? Закончить школу, институт или колледж, устроиться на работу. Выживать. Или жить?
Все эти вопросы в последние дни не дают мне покоя. Я ищу на них ответы в себе, в своих детях. Особенно в детях. Потому что вопросы эти вызваны стремлением осмыслить то, что произошло в то ранее утро на кресте. Как молодой, здоровый, красивый, талантливый, умный парень решился сделать свой последний выбор? Почему он отринул жизнь? Зачем лишил себя будущего? И не только себя.
Как получилось, что за все его последние дни никто не обеспокоился? Ни тот, кто набивал тату-завещание, которое так и не было исполнено. Ни те, с кем он говорил о переселении душ и скорости выхода эфирного тела. Ни те, кто видел, как он писал последнее признание на заборе и клеил в сердце своё лицо. Или никто не видел? И никто не слышал? Или просто некогда было осмыслить сказанное, увиденное, написанное?
Он же кричал всеми возможными способами: «Поговорите со мной! Услышьте меня!». А потом все тише, все больше уходя в себя: «Помогите осмыслить...». Ведь что-то когда-то стало причиной той трещины, которая со временем превратилась в бесповоротный разлом. Но никто не помог. Не остановился. И не остановил.
Да что там, даже после, когда увидели его на кресте, уже молчаливо кричащим свои вопросы, застыли в недоумении. Сорвали одежду. Явили жадному до новостей миру внешнюю оболочку, дополнили фактами, вырванными по горячим следам у потрясённых друзей, одноклассников, учителей. И так и не осмыслив, пошли дальше. В поисках новых новостей. Останавливаться некогда. Надо выживать.
Я тоже пыталась и не смогла. Остановилась. Всё, что я могу — говорить со своими детьми об этом. Мы вместе пытаемся осмыслить. Я понимаю защитно-циничную реакцию подростков. Иначе больно. Впрочем, не иначе — тоже больно. Я стараюсь вместе прожить эту боль. Не спрятать куда-то в дальний угол, как грязные носки. А прожить.
Понять. Осмыслить. Потому что мне страшно. Да, мой главный страх — пережить своих детей. Это противоестественно. Жить дольше тех, кому дал жизнь. Я думаю о маме этого парня. Во мне звучат вопросы каждой мамы, вот так потерявшей ребёнка: «Что я сделала? Почему ты так со мной? Как теперь с этим жить?» Я говорю о своём страхе своим детям.
Мы говорим о выборе — он есть всегда. Но только пока ты живёшь. Выбирая смерть, ты затрагиваешь жизни тех, кто связан с тобой. Ты разрушаешь не только свою жизнь, но и лишаешь смысла жизни других, кто готов был пройти с тобой этот путь. И даже если ты пока не встретил этих людей, своим уходом ты забрал у них будущее рядом с тобой.
Мы говорим с детьми о любви. Любовь — всегда про жизнь. И про смысл. Она и есть смысл. Любовь нас наполняет. Самоубийство — это всегда про нелюбовь. Про нежелание продолжать поиски ответов на вопросы. Про отказ от выбора, от будущего, от себя.
Если бы была возможность спросить, я бы задала всего один вопрос: «Какой выбор ты бы сделал сейчас?» Вот только он не ответит. Никогда. Он решил, что не надо быть. Разве что в следующей жизни. Если он все же выберет жизнь. И любовь. Безусловную, конечно же.
