«Наш город цветов стал городом пуль очень давно». О чём и как белгородские поэты пишут во время спецоперации и обстрелов

«От обстрелов страдают не тексты — страдают люди»

— Я не могу сказать, что после начала спецоперации на Украине изменения произошли лично в моей жизни. Продолжаю писать и проводить вечера в Белгороде. Да, пришлось пару раз поспорить в комментариях, отписаться от двух десятков человек, но... лирический герой остался прежним — изменился фон. В поэтическую деятельность внесла корректировки не сама спецоперация, а сопутствующие законы и происшествия. Возможно, мы стали более разборчиво относится к словам и смыслам. Не могу сказать, что я начал писать на тему [Роскомнадзор], — скорее, прифронтовую лирику. Я продолжаю писать о любви, о городе на фоне обстрелов, нашей настоящей реальности.

Александр Савицких – поэт, организатор поэтических вечеров и слэмов. Первые стихи он начал писать ещё в школе, а издаваться в 2009 году, и примерно же в это время начал заниматься организацией поэтических вечером. В 2014 году он запустил «Литературный слэм» и начал «серьёзно заниматься поэзией.

Главные тексты на тему: «Работает система ПВО», «Проснёшься ночью от хлопков» — на него, кстати, кто-то клип с кадрами обстрелов города сделал с нарушением авторских прав. Не надо так. «После обстрела город пуст» — по событиям 30 декабря. «Все мои братухи — лопоухи» — ироничный и ободряющий текст. Стараюсь не писать грустных стихов, в каждой строке должна быть надежда.

От обстрелов страдают не тексты — страдают люди. Приходится отменять и переносить поэтические вечера на более поздние даты. А на тех мероприятиях, которые всё же удаётся провести, очень низкая посещаемость. До Нового года заработка с организации вечеров вполне хватало на текущие расходы. Сейчас не хватает даже на обязательные платежи. Выхожу работать велокурьером в Яндекс.Еду, так и живём. Осенью мы взяли дом в ипотеку, сублимировать происходящее нет времени — нужно работать.

Весной планировал издать сборник городской лирики, как раз про Белгород, но теперь на это нет ни денег, ни времени. Время нужно уделять более насущным вещам, общению с близкими. Если на меня обстановка влияет в меньшей степени, то, возможно, моя поддержка нужна моим друзьям. Ни город, ни спецоперация без стихов не останутся. Сейчас очень много пишут на эти темы. У людей много эмоций и мыслей, которые не всегда получается выразить в буквальной форме, от этого и выходят стихи.

Раньше я говорил, что задача поэта — отразить реальность. Но теперь думаю, что брать нужно немного выше: задача поэта — эту реальность изменить. Где-то же есть такие слова? Будем искать.

«Сначала было страшно, потому что было непонятно, куда нас это приведёт»

— Поначалу конечно было страшно. Страшно по большей части, потому что было непонятно, что это такое, и куда нас всех это приведёт. Но чем больше времени проходит, тем проще начинаешь ко всему относиться, и всё становится более близким и понятным. В моей жизни после начала спецоперации изменилось всё. Я не могу назвать ни одну сферу жизни, которая осталась прежней. Где-то в худшую сторону, где-то в лучшую. Поэтому никаких оценочных суждений здесь давать не буду.

На творчество спецоперация, конечно, тоже повлияла. Приведу аналогию из электротехники: есть активное творчество, а есть реактивное творчество. Есть творчество, которое ты провоцируешь, нарочно из себя выводишь, а есть творчество, которое сидит в тебе и создаёт какую-то базу образов, какие-то идеи подкидывает, темы. И больше, конечно, спецоперация повлияла на реактивную часть. Я бы сказал, что моя система образов очень милитаризировалась из-за этого. Если хочется что-то с чем-то сравнить, то я гораздо легче сейчас подберу какой-то военный эпитет, чем другой.

Лев Харченко выступает под псевдонимом «Ревизор». Раньше он занимался рэпом, но с 2021 года пришёл в поэзию после того, как попал на литературные слэмы

«Если городу плохо, мне тоже плохо»

Пока я здесь с людьми в Белгороде, я пишу то, что, как мне кажется, чувствуют люди, рядом с которыми я нахожусь. Я стараюсь, насколько это возможно, сказать людям успокоиться, думать своей головой, не делать никогда никаких поспешных выводов и, в первую очередь, беречь себя, свою физическую оболочку, своё эмоциональное здоровье. На тему [Роскомнадзор], на самом деле, я писал и до этого, потому что увлекался военной тематикой.

Не повлиять на жизнь обстрелы не могут. Во-первых, жить становиться проще, потому что у тебя есть явный враг, который хочет смерти тебя и твоих близких. Поэтому как-то даже, возможно, всё стало яснее и понятнее. За себя я не волнуюсь, волнуюсь по большей части за друзей и за семью. А так всё остались здесь, никто не уехал. Некуда, да и незачем. Ещё я чувствую, что стал гораздо взрослее, осмысленнее и взвешеннее думать. Возросла цена ошибки в любой сфере жизни.

Я очень люблю Белгород. Я писал про него всегда, и в тяжёлой ситуации я в любом случае бросить его не могу. Поэтому сейчас продолжаю писать ещё активнее. В целом есть люди, которые очень сильно привязываются к своим городам, и чувствую себя с Белгородом одним целым. То есть, если плохо городу, мне тоже плохо, если город весенний и расцветает, мне тоже хорошо. Поэтому стихи для меня — это способ взаимодействия между городами и людьми.

«Стихи о Белгороде я читаю повсюду, куда бы ни приехал»

— Спецоперация меня, как я думаю и всех наших людей, сначала вогнала в какое-то чувство растерянности, непонимания происходящего, но спустя время, уже осознав всё положение, я уже начал интересоваться глубже, стараться с холодной головой изучать всё, что происходит, и до сих пор стараюсь так делать, несмотря на все события, потому что не считаю правильным давать волю эмоциям. Что изменилось после 2022 года? Наверное, когда происходит какая-то критическая ситуация, каждый проявляется по-другому, как бы не проявлялся в обычной жизни до СВО. Многих людей я увидел совершенно с другой стороны. Каких-то только с максимально положительной стороны как надёжных и верных. Других — с не очень хорошей стороны, с ними я бы не хотел взаимодействовать.

Артём Василевский начал заниматься поэзией около трёх лет назад. Он описывает своё творчество как «стиль дворовой лирики». Он также занимался рэп-музыкой, в которых писал об «аутентичности русской жизни»

Лично на меня спецоперация и всё, что происходит вместе с ней, оказала такое воздействие, что я понял, насколько важна для меня семья. Я и до этого понимал это, но как будто, когда такая критическая ситуация, вдвойне обостряются чувства, и начинаешь ощущать всю ценность жизни, всю важность семьи. Ни в коем случае я не прекращал писать. Только увеличил свои творческие моменты.

Да, действительно, я стараюсь писать обо всём происходящем в городе. Практически всё моё творчество об этом, и естественно у меня есть десяток, а то и два десятка стихотворений, которые непосредственно как раз-таки касаются событий спецоперации. Я писал на тему [Роскомнадзор], на тему того, как я это в себе проживаю, как это проживают мои сограждане, мои близкие. Эти стихи я читаю повсюду, куда бы ни приехал.

Я читал их и на Байкале, и в Москве, и в Воронеже и во всех городах, потому что очень важно доносить до людей, как здесь живут люди. Я считаю, как ни крути, у нас должно быть целостное общество, по крайней мере в пределах нашей страны. Люди из других регионов обязательно должны знать, что происходит у нас. Так же и мне, если бы я жил в другом регионе, нужно было бы знать, как живут люди в том регионе, в котором сложнее.

«Мы уже все в этом котле, и никуда от этого не денешься»

Стоит сказать, что с момента начала спецоперации я не жил постоянно в Белгороде, — я жил в посёлке Пролетарский, где я родился. Да, я слышал, что в Белгороде что-то происходит с ракетной опасностью, но сам не сталкивался с этим. Но, переехав в Белгород полтора года назад, я столкнулся с этим сам. Я в полной мере ощущаю весь этот ужас, всю эту жесть, которая происходит в городе. Конечно, невозможно оставаться в этой ситуации равнодушным вообще никак. Когда обстреливали Шебекино, я лично принимал участие в волонтёрских движениях, организовывал благотворительный поэтический вечер, средства с которого пошли на помощь шебекинцам.

Я стараюсь не давать захватить себя каким-то эмоциям, пытаюсь смотреть на всё с трезвой головой, но, тем не менее, во мне это откликается невероятно сильно, когда я вижу все эти новостные сводки. И вдвойне сильнее откликается то, что в других городах, таких как Москва, люди, когда приезжаешь на какое-то поэтическое мероприятие, говорят что-то типа: «Ой, да задолбали, давайте что-то хорошее, ты нам негатив привёз». Мне очень неприятно наблюдать, что в Москве тот же самый пласт людей не хочет об этом знать, — он хочет отгородиться от этого как-то, но отгородиться, я думаю, не получится. Так или иначе мы уже все в этом котле, и никуда из него не денешься. Но, тем не менее, я думаю, что всё будет хорошо.

В принципе наша поэтическая белгородская тусовка, наши ребята, при первых обстрелах Белгорода начали выносить всё это в творчество, хотя самый жёсткий всплеск поэзии произошел 30 декабря при обстреле центра Белгорода. Тогда практически каждый наш поэт написал такие сильные вещи, которые не могли не зацепить любого.

И я в том числе чуть попозже написал несколько стихотворений об этом. Если честно, писал с дрожью внутри и комом в горле, стараясь передать искренне всю атмосферу того, что хочу сказать. У меня в принципе бывает такое, что, если я пишу эмоционально сложные стихи, я пишу их изначально со слезами на глазах. Я пишу о Белгороде постоянно. Наверное, половина моих стихотворений, если даже не больше, так или иначе касается Белгорода. Любой его жизни, любых факторов, вообще всего, что с ним связано. Я очень люблю этот город. Это мой любимый город, который просто вне конкуренции. Поэтому обстрелы, к сожалению, повлияли на моё творчество в достаточной мере. И они не могли не повлиять.

«Я решила, что если не писать о [Роскомнадзор], то её не будет»

— Спецоперация на мою жизнь повлияла сильно. Я дико люблю свой родной город. Единственное место, которое мне нравится кроме Белгорода, — Санкт-Петербург, наверное, потому что они во многом похожи. До 16-17 лет я тешила себя надеждой, что обязательно приеду в Питер, стану актрисой и так далее, но в какой-то момент я осознала, что мне нравится Белгород. Мне здесь хорошо, я его очень люблю. Это мой город, это моё место, и мне другого не нужно. Спецоперация стала тем переломом, когда ты понимаешь, что твоему городу может быть так же больно и плохо, как тебе самой.

Сначала спецоперация повлияла на меня и мою семью не очень сильно.

Как ни странно, я для поэта довольно стрессоустойчивый человек, и, когда прошёл первоначальный страх от обстрелов, в 2022 году мы как-то больше сплотились семьей. Я стала больше думать о том, что будет после, что происходит сейчас, стала ещё больше интересоваться политикой, и как будто впервые ощутила, что являюсь частью своего времени, и что оно происходит прямо здесь и сейчас, и я в нём участвую и то, как я буду вести себя здесь и сейчас, будет влиять на моё будущее. Я впервые осознала себя по-настоящему частью чего-то большого сложного и не всегда хорошего. Изменились отношения со многими людьми. Кто-то начал бояться с самого начала. Я потеряла людей, близких. Слава богу, все люди в моей семье здоровы, живы, но какой-то страх на подкорке появился.

Дарья Мальо-Субботина — студентка архитектурного института. Она с детства хотела стать актрисой, но полтора года назад пришла в «Литературный слэм». Как признаётся девушка, она начала писать стихи после того, как пережила сложные отношения. Изначально писала только про любовь. Сейчас девушка также ведёт личный телеграм-канал «Дневник рациональности»

Когда многие ребята в «Литературном слэме» начали писать о [Роскомнадзор], я старалась абстрагироваться, как будто решила для себя, что если не писать о [Роскомнадзор], то её и не будет. Как будто если не писать о чём-то плохом, печальном и страшном, с тобой этого не произойдёт.

Но мысли лезли в голову. У меня начали появляться какие-то заметки. Я в целом росла очень сильно в этот период, участвовала в большом количестве конкурсов, набрала много опыта, и в целом моя поэзия начала меняться. И на тему [Роскомнадзор] я начала писать совсем не сразу, но один момент, наверное, стал решающим — обстрел 30 декабря. До этого у меня не было стихотворений про [Роскомнадзор], разве что стихотворений о друзьях и о семьей стало намного больше. Потому что в моменты, когда тебе есть что терять, ты начинаешь ценить это сильнее.

30 декабря я праздновала Новый год в Воронеже. Мы сидели на полу с ребятами на даче, открывали подарки, — как будто чувствовали, что нужно немного порадоваться. Уже тогда было ощущение, что что-то будет. И тут мы увидели новости из Белгорода. Я смотрю: начался сильный обстрел, пострадали люди. Стали мелькать картинки: моя школа, универмаг «Маяк», мой дом. Было так страшно почувствовать в моменте: «А вдруг я всё потеряла? А вдруг я здесь не по своей воле предала свою семью и оставила их одних?». У меня была дикая истерика. Я звонила маме, младшему брату. Счастливой волею судьбы никого из них не было дома, но мама приехала забрать кота из дома и сняла мне наш двор, вернее то, что от него осталось. И я вспомнила, что на том самом месте, где сейчас лежал балкон, который у кого-то упал, разворошенные балконные балки и кирпичи, раньше стояли качели. И в этот день на диких эмоциях я написала первое стихотворение про 30 декабря.

Этот день стал очень тяжелым для всех. Поэты, писатели — очень чуткие чувственные люди. Многие из нас тогда опубликовали огромное количество текстов. Столько, сколько у нас их было 30 декабря, не было никогда. И в этот момент, когда стихотворение было написано, я почувствовала, что когда ты пишешь об этом, ты не «зовешь проблему», ты её переживаешь. В этот момент я поняла, что мне нужны писать о [Роскомнадзор]. Для себя, для других людей, для того, чтобы люди видели, что они не одни. У меня как будто руки развязались.

«Наш город цветов стал городом пуль очень давно»

Обстрелы в последние две недели меня добили, скажу честно. Мы как будто привыкли к [Роскомнадзор]. Наш город цветов стал городом пуль очень давно. И мы привыкли к [Роскомнадзор], привыкли к опасности. Относились к ней даже после 30 декабря как будто бы наотмашь, будто страшнее уже не будет, и всё закончилось. Но в последние несколько дней вернулось чувство первоначального животного страха.

Я больше всего на свете боюсь не реализоваться, не найти своё место, и вот сейчас мне 20 лет, и я жутко боюсь прожить не свою жизнь и умереть не своей смертюь. Каждый мой день — это день в четырёх стенах. Я бы с удовольствием вышла на улицу, но я не могу так поступить со своими родными, своими друзьями, со своей мамой, которая постоянно звонит мне и боится, что сейчас вот-вот будет сирена, а я на улице и, не дай Бог, окажусь на балконе или в комнате возле окна. Моему младшему брату девять лет, пять из которых он прожил либо в карантине, либо в режиме [Роскомнадзор]. Я не знаю, кто и почему отнял его детство, но я точно знаю, что они не имели на это право. Точно знаю, что этот добрый, эмоциональный и очень светлый мальчик имел право на счастливое детство, в котором он мог гулять с друзьями каждый день.

Более того, я впервые за последнее время задумалась о переезде. Я — которая с самого начала два года подряд говорила всем своим друзьям, что переезжать не буду: где родился, там и умру. Я боюсь за своего младшего брата, за бабушку с дедушкой. Но мы не сдаёмся, мы терпим, мы все ещё здесь.

Последние обстрелы, и всё, что происходило после 30 декабря, поменяло мой взгляд на творчество. У меня появилось много стихотворений, посвящённых военной тематике, какой-то жизни в том самом городе. Если раньше это был православный город, зелёный город — какой угодно, то сейчас это город фронтовой. Мы участвовали в битве городов, где меня многие сравнили с Ольгой Берггольц. Это было бы лестное сравнение, если бы так сильно моему городу не было больно. Я не хочу быть героем блокадного Белгорода, я хочу стать, возможно, полузабытой, маленькой страничкой своего города, но я хочу, чтобы эта страничка стала чем-то счастливым.

Сейчас понимаешь, что, если вообще не писать о [Роскомнадзор], ты от неё не убежишь. Здесь начали появляться стихотворения о том, что всё закончится, что победа будет, и что наш город — самый белый, самый яркий и самый любимый, и мы пытаемся стоять за него до последнего. Не хочется уезжать отсюда, и, если я когда-то уеду, это будет вынужденная мера.

Раньше я вообще не писала о городе. Как говорится, что имеем не храним — потерявши плачем. Когда я поняла, что города может не быть вообще, я начала ценить его, посвящать ему свои строки, и я рада, что в такой чёрный момент я и другие поэты нашли в себе такую большую-большую любовь к Белгороду.

«Спецоперация расчертила мою жизнь на до и после»

Ольга Кныш занимается творчеством с подросткового возраста, является лауреатом многих поэтических конкурсов. Она пишет социальную и любовную лирику. По словам Ольги, она начала заниматься поэзией, потому что у нее была творческая семья, и для неё творчество «с детства было способом выражением эмоций»

— Как на мою жизнь повлияла спецоперация? Она расчертила жизнь после 24 февраля 2022 года на «до» и «после». Знаете, есть такая картина «А поутру они проснулись»... Состояние непонимания и неприятия ситуации никуда не ушло, не ослабилось. Просто в какой-то момент я закрылась... У меня сузился круг общения лиц. Я, можно сказать, замкнулась и какое-то время не выступала, старалась меньше публиковаться и так далее.

Повлияло ли это на творчество? Ну, конечно, да. Темы остались скорее неизменными, только моя лирическая героиня стала ещё более грустной, а в стихотворениях появились такие до того незнакомые термины, как ПВО, ракеты, пули, руины, сирены и всё прочее. А всё это, пришедшее в жизнь, уже... Ну, это как такая профдеформация, да? Человек, живущий в приграничье, будет писать о приграничье. Человек, живущий во время пуль, снарядов и вылетов будет писать, используя соответствующие, скажем так, словообразующие формы и так далее. На тему [Роскомнадзор] я написала несколько стихотворений, но в сеть их не выкладываю. Им придёт своё время. Стараюсь не читать их, ну, разве что на междусобойчиках каких-нибудь, квартирничках, чтобы не вызвать каких-то лишних разговоров о [Роскомнадзор], которых и так слишком много.

А вот о том, как нынешние обстрелы повлияли, да, это, конечно, такая актуалочка, которая интересна всем. И повлияли обстрелы очень сурово даже в физическом каком-то плане. То есть, вдруг в голове возникла такая перманентная сирена, назовём это слуховой галлюцинацией, и непонятно уже, когда едет машина, когда работает соседский пылесос, а когда просто вдали где-то начинается этот звук. Мои дети разделились на два лагеря. Младшая дочь на днях выезжает в эти самые эвакуационные, назовём их, лагеря, назовём это отдыхом, в Ставропольский край. Старшая дочь отказалась, чтобы не бросать папу, стареньких дедушку, бабушку. Они очень переживают все это. Я скорее переживаю за них, нежели за то, что происходит.

То есть, это такая локационная совершенно история. Все близкие переживают друг за друга. Я думаю, как и в каждой семье. И вот этот вот стандартный клич. Ещё важный момент, наверное, у нас есть замечательный чат «слэмовцев», в котором каждый раз после срабатывания каждой сирены, кто-нибудь обязательно спрашивает, устраивает перекличку, у кого всё в порядке, у кого нет. Это тоже про тепло заботу друг о друге, а так в целом был один день прямо когда подумалось и захотелось уехать. Но у меня здесь собака, коты, квартира в ипотеку, так что сидим и ждём, что дальше будет.

На творчество, это всё не могло не повлиять. То есть, человек должен жить в каком-то, я не знаю, бункере, в какой-то полной изоляции для того, чтобы это не влияло на творчество и на творческий процесс, и не добавляло какого-то военного налёта. Не положение, но состояние приграничья, поэтому безусловно повлияло. Хочу ли я писать о [Роскомнадзор]? Нет. Есть пара сложных стихотворений, одно из них, точнее, это такая мини-поэмка из трёх частей, было написано прямо по горячим следам в конце февраля 2022. Пара стихотворений о любви, в которых фигурируют «панцири», «подснежники» и всё прочее. И я сейчас не про цветы, но это о любви.