«11/22/63», Стивен Кинг, 16+
«Не оглядывайся, никогда не оглядывайся», — сколько раз люди говорили себе эти слова, после того как на их долю выпало что-то исключительно хорошее (или исключительно плохое)? Полагаю, много. И совету этому обычно не следовали. Люди созданы, чтобы оглядываться. Именно для этого у нас в шее шарнир».
Начну с одного из лучших романов Кинга. Если вы всё ещё думаете, что Стивен Кинг — это распухшие утопленники, животные-зомби, призраки и прочие ужасы, то это не так. Издатели или критики много десятилетий назад окрестили его «королём ужасов», и этот титул сопровождает его повсюду, как рыба-прилипала могучего литературного кита. Мы же, читатели ордена Вдумчивости, против штампов и этот роман — шанс ещё раз подтвердить мнение о том, что Стивен многогранен и глубок.
Сама история являет собой торжество кропотливости и трудолюбия, которое позволило старому мастеру добыть в выработанной штольне измученной идеи по-настоящему ценные и новые мысли. Путешествие во времени с целью изменить прошлое: древняя избитая история сияет новыми красками, держит читателя накрепко и заставляет сопереживать учителю английского, ввязавшегося в сложную и длинную игру. Это роман не только о временных парадоксах и людях, он ещё и о любви. Зрелой, заслуженной и от этого не менее хрупкой перед могучими волнами стихии четвёртого измерения любви.
Приятным, терпким послевкусием является антураж середины прошлого века и возможность ознакомиться с экранизацией, которая части читателей может прийтись по душе.
«Офицеры и джентльмены», Ивлин Во, 16+
«В бильярдной было полно народу, но никто не играл. В тени под столом виднелась фигура человека. — Как вам там живется? — ласковым тоном поинтересовался Томми. — Может быть, хотите выпить? Или еще что-нибудь? — Большое спасибо, я в полном порядке. Я всего лишь следую приказу. Во время воздушного налёта каждый свободный от службы офицер или рядовой обязан вне зависимости от того, где в этот момент находится, проследовать в ближайшее и наиболее надёжное укрытие. Считаю, что, как старший по званию, я должен показывать пример».
«Офицеры и джентльмены» — особенная книга в наше сложное время. Давайте поудобнее откинемся назад и поговорим о жизни британца Гая Краучбека (Crouchback анг. — откинуться назад).
Ивлин Во — классик, пусть и не слишком близкий нашей культуре, но в этом мне видится главное отличие классиков от остальных писателей: сильная проза и затрагивание тем повсеместных, даже глобальных. Каждый из них пусть и несёт отпечаток своей культуры, но пишет о вечном. Артур Ивлин Сент-Джон Во — настоящий англичанин. Образованный человек начала двадцатого века, много путешествовавший, прошедший Вторую мировую войну. Он всю жизнь жил среди аристократов и понимал про этих людей очень многое.
Его роман входит в «серьёзную трилогию», хотя сатира — неотъемлемая часть прозы Во. Писатель взял за основу свой любимый типаж — аристократа и простака, верящего во всё английское: от политики до чая, от крикета до образа жизни. Он, как и остальные англичане, старается сохранить свою культуру, лицо и традиции, когда чёрная дыра трагических событий начинает затягивать всё вокруг, сминая на своём пути не только тонкие дужки розовых очков, но и столетние дубы вместе с аббатствами.
В книге ведётся повествование о временах столетней давности, что избавляет её от политического излучения. В ней только люди со своими страстями, пороками и недостатками. Ивлин Во написал множество чудесных книг и оставил большое наследие не только в литературе, но и в журналистике и критике. Его едкое перо живописует перед нами историю глубокую, интересную, полную качественной острой сатиры. Если вы ещё не знакомы с этим писателем, то у вас есть шанс влюбится в его тонкую, стилистически выверенную, ядовитую прозу.
«Рассказ о самом главном», Евгений Замятин, 16+
«Луна — земная, наша, горькая, потому что одна в небе, всегда одна, и некому, не с кем: только через невесомые воздушные льды, через тысячи тысяч вёрст тянутся к таким же одиноким на земле и слушать длинные песьи вои. Таля — в палисаднике, одна, никого. Сейчас под луной почти чёрны железные листья сирени; ветви сирени согнулись от тяжести цветов: цвести — тяжело, и самое главное — это цвести. Таля сгибается лицом в холодные цветы, лицо у ней мокрое, и мокрая сирень в росе».
Тома, стоящие ровными, внушительно длинными рядами в книжных магазинах вызывают ложное ощущения схожести, однородности. Человек, далёкий от литературы, пробежавшись пальцами по книжным переплётам, может вытащить наугад и взять с собой в спокойное путешествие к морю любую из этих однотипных книг. Искупавшись и добравшись до шезлонга, чуть обсохнув с закрытыми глазами, наш герой откроет случайную книгу и впустит в разум, полный неги, Замятина с его «Рассказом о самом главном». Читатель мог совершить что-то менее болезненное, например лизнуть металл на морозе или смешать алкоголь с антибиотиками, но его просчёт скорее похож на удар током.
Замятин известен по великой антиутопии, название которой сливается в мычание стада типовых, лишённых особенностей особей. Восхитившись этим его творением, люди часто стремятся прочитать ещё что-нибудь и, взяв в руки нашу сегодняшнюю книгу, разочаровываются. Рассказы Евгения Ивановича совершенно не похожи на его же крупную прозу. Поток сознания, гротеск, сюрреализм или даже сатирический неореализм. Этой книгой нужно уметь пользоваться, она отличается от большинства историй так же, как сосновый бор отличается от атома бора.
Проза здесь похожа на сон в междугороднем автобусе. Прерывистый, жаркий, неудобный сон, рождающий чудовищные образы вперемешку со счастливыми озарениями. В тексте нет единого смысла, нет привычных нам атрибутов классических текстов. Замятин делает то же, что Керуак, Джойс, Фолкнер или Борис Виан: он грезит или бредит, — зависит от мнения оценивающего. Он наполняет страницы образами, которые могут помочь читателю что-то придумать, выйти из художественного угасания или творческого кризиса. В глобальном смысле в этой книге есть все ответы. Стоит задать внутренний вопрос и взяться за её чтение, и в диком процессе восприятия образов, которые мозг обрабатывает на каком-то своём, двоичном уровне, появляется время, чтобы подумать о важном и, зацепившись за какую-то мысль писателя, найти ответ на собственный вопрос.
