Владимир Корнев — Будет правильно начать с того, чтобы вы объяснили — как так получилось, что вы оказались в Москве?
Игорь Шаповалов — На самом деле, здесь нет ничего нового. Это возвращение к истокам. Я после школы в течение трёх лет работал сначала методистом, затем руководителем студенческого научного общества, затем заместителем директора по научно-методической работе нашего филиала БГТУ в Губкине. Определённый опыт и определённые ощущения у меня уже были. Сейчас приходит такое время, когда необходимо попробовать себя в чём-то новом. Это одна из причин.
Второе — определённые шаги, которые предпринимаются в жизни, должны соизмеряться с внутренними ощущениями. Когда надо переступать внутренние убеждения или чувства, то это всегда сложно.
Лучше поступить таким образом: уйти, чтобы попробовать себя в новом качестве; оценить тот опыт, который был накоплен в чиновничьей деятельности, где-то в другом месте. Потому что опыт чиновничьей деятельности у меня уже довольно большой — более десяти лет. Я думаю, этого достаточно для того, чтобы вкусить все прелести государственной службы.
Теперь мне хотелось бы окунуться в ещё одну тему, которая сегодня такая же серьёзная, как и модернизация школьного образования — модернизация педагогического образования. То, что за 10 лет было сделано, в том числе, с моим участием в сфере общего образования, вселяет надежду. Сегодня наши педагоги понимают, что они не просто «урокодатели». Они понимают свою степень ответственности, критерии оценки труда. А вот в системе подготовки педагогических кадров, к сожалению, пока по старинке. Специалист широкого профиля пока далёк от федерального стандарта (я говорю о выпускнике педвуза) и ему достаточно сложно сориентироваться, с чего начинать в школе.
Я работаю в вузе, который является головным по модернизации педагогического образования в Российской Федерации. И тот фронт работы, которым я там занимаюсь, это вопросы, связанные со взаимодействием со школами, профессиональной ориентацией школьников, будущим приёмом в вуз, созданием структуры «Университетский округ», когда кроме высшего образования есть возможность получить и среднее образование — то есть школа есть в структуре университета. Думаю, я буду там полезен.
Оценивая итоги прошедших десяти лет работы в муниципалитете и в регионе, мне кажется, я получил незабываемый опыт во всех смыслах. И чиновничий, и чисто человеческий, и бюрократический, — всё, что Бог дает, всё к лучшему.
В. К. — Но уйти — это была ваша инициатива, вынужденный шаг или всё вместе?
И. Ш. — Здесь есть совпадение нескольких позиций. Одна из них — моя. На самом деле, многие вещи сегодня уже реализованы и дальнейшее движение было бы мучением и для меня, и для тех, с кем я работал.
В. К. — Просто образовалась достаточно парадоксальная ситуация, ведь обычно белгородские чиновники, занимающие высокие посты, не уходят «в никуда», а остаются так или иначе на высоких должностях. С вами произошло обратное.
И. Ш. — Такая я парадоксальная личность (смеётся — прим. ред.).
В. К. — То есть вопрос исключительно в вас?
И. Ш. — В том числе и мой личный авантюризм (я надеюсь, здоровый) сильно поменял планы. На самом деле, из того, что мне предлагали здесь… А были предложения различные, интересные…
В. К. — Институт развития образования?
И. Ш. — И он, и Белгородский госуниверситет — всё, что там предлагалось, это уже пройденный этап. Работая в качестве руководителя департамента, я окунался в ту работу, которая велась в институте (развития образования — прим. ред.). Там были сложности, была кадровая чехарда до того. Видя, как работает университет (НИУ «БелГУ» — прим. ред.), я понимал, что мало там смогу помочь.
Я принял авантюрное решение согласиться с теми предложениями, которые поступали мне уже давно, по нескольку раз, и всё-таки попробовать себя в столичном образовании.
В. К. — То есть вы чётко знали, что уедете?
И. Ш. — Я бы не сказал, что это было давно обдуманное решение. Оно отчасти было спонтанным. С другой стороны, жизнь меня к этому сподвигала. У меня были предложения продолжить чиновничью карьеру в Министерстве образования и науки Российской Федерации, но мне кажется, что есть определённый срок, когда надо остановиться в чиновничьем развитии и повернуться лицом к реальной работе, реальным людям, реальным проектам, а не только к вопросам, связанным с карьерой.
В. К. — Через год вместо Боженова на пост главы департамента не вернётесь?
И. Ш. — Я поклонник Розенбаума, он в песне говорил: «Два раза в одну реку не вступишь, Кто продал — тот купит» (улыбается — прим. ред.).
В. К. — Как вы относитесь к вашему преемнику и планам областных властей отправить его на «ответственное место» в Госдуму?
И. Ш. — Я читал об этих планах. Мне трудно оценивать, насколько это правильное решение, логичное в этой ситуации. Мне бы не хотелось высказывать своё мнение о новой команде, которая сегодня возглавляет департамент. Я считаю временщиков хуже непрофессионалов. Но я думаю, что здесь (в Белгородской области — прим. ред.) достаточно претендентов, которые достаточно погружены в образование и способны вести его в сторону модернизации или, наоборот, консервации без меня.
В. К. — Но речь о компетенциях претендентов...
И. Ш. — Свято место пусто не бывает (улыбается — прим. ред.). Сегодня в системе образования Белгородской области очень много достойных людей, которые способны возглавить его.
В. К. — Можете назвать кого-то конкретно?
И. Ш. — Я не буду называть, потому что это может привести к некоторым обидам со стороны тех, кого я не назову. Работая в течение этих лет с муниципальной системой образования, я знаю, что выстроилась очень эффективная команда управленцев на муниципальном уровне, и в их числе, наверняка, найдётся тот, кто сможет дальше справляться с контролем системы образования всей области.
А погружаться в систему образования нужно по многим причинам. Во-первых, это специфическая отрасль, которую надо прочувствовать. Здесь шаблонные, стандартные решения неприемлемы. Мы работаем с людьми. Как среди управленцев, так и среди потребителей услуги — дети и их родители. И они все индивидуальны.
Как можно решить, закрывать эту школу или не закрывать? Присоединять её куда-то? Нельзя взять кальку, по которой можно принимать управленческие решения в разных районах, муниципалитетах, поселениях. Везде своя специфика. Поэтому, чтобы управлять этой системой, нужно быть максимально погружённым в тему проблемы. Я думаю, у новой команды будет время, чтобы вникнуть в эти вещи. Тем более я знаю, что уже сформирован её основной состав. Там среди них есть люди с определённым опытом управления системой, которые прошли эти ступени.
В. К. — То есть у вас нет опасений за будущее образования в Белгородской области?
И. Ш. — У меня есть определённые опасения в связи с тем, что некоторые вещи могут быть отнесены на второй план. Работая в системе образования, я старался, чтобы она соответствовала мировым трендам. Сегодня, безусловно, облачные технологии, IT-технологии в сфере образования становятся основными. Работая на новом месте, я очень рад, что основная масса преобразований в системе высшего педагогического образования строится на основании IT-технологий. То, что я начинал в области — «Сетевой класс Белогорья», вещи, связанные с поощрением деятельности педагогов в соцсетях, — не хотелось бы, чтобы это осталось за бортом. Хотим мы этого или нет, но за этим будущее.
В. К. — А почему это может уйти на второй план?
И. Ш. — Потому что требует определённых вложений, хотя основная база под это создана, но её нужно поддерживать. На сегодняшний день у бюджета области достаточно скудные ресурсы под это. Но, конечно, любые новые вещи должны «насаждаться», и, если эти вожжи немного ослабить, процесс может пойти не так, не с той интенсивностью. Мы пытались создать различные преференции для педагогов (а я напомню — их средний возраст 46 лет; не 26, не 36, а 46! — люди, сформировавшиеся, когда IT были чем-то диковинным). И поэтому нужны рычаги: и вопросы аттестации педкадров, и выплаты стимулирующих премиальных, — они должны стимулировать педагогов на внедрение новых технологий. Я боюсь, чтобы это направление не запало.
В. К. — Говоря об IT-технологиях, вы неоднократно высказывались за то, чтобы разработать электронные приложения для всех учебников. Это работа выполнена?
И. Ш. — Нет. Есть определённое распределение полномочий. Вопросы, связанные с обеспечением учебниками, их содержанием, качеством, формой — это отнесено к полномочиям федерального центра. С 1 января 2015 года вновь создаваемый учебник обязательно должен иметь приложение в электронном виде. Но все остальные учебники, к сожалению, до сих пор остаются бумажными. Но вот те темпы, которые набрали ключевые издательства («Просвещение», «Дрофа» и ряд других) говорят о том, что два-три года — и все учебники могут быть представлены в виде одного тонкого гаджета, в котором можно иметь всю президентскую библиотеку.
Мир, в котором мы живём – это цифровой мир, поэтому современное обучение должно использовать цифровые технологии. https://t.co/m0aUtZbLGz
— Igor Shapovalov (@IgorShapovalov) 31 октября 2015
В. К. — Три года назад вы говорили, что проблемы с очередью в детские сады удастся решить к 2015 году…
И. Ш. — Достаточно сложная тема. С одной стороны приятно, что высокая рождаемость — я не могу сказать, что это демографический бум, конечно. Но различные стимулы и система мер социальной поддержки для многодетных родителей — работают. Самое главное, что сдерживает — это наличие мест в детских садах и выплаты родителям детей до полутора лет. То есть если бы платили до трёх лет, то это была бы совершенно другая история.
В этой ситуации мы, образование, оказались по сути «заложниками». В 80–90-х сады растаскивались направо и налево. Поэтому мы оказались в очень сложной ситуации. Тех объектов, которые имелись в отрасли образования, было недостаточно, чтобы обеспечить прирост дошкольников, особенно в Белгороде. Это коснулось и других населённых пунктов.
Вот этой темой озаботилось федеральное правительство. Был запланировал проект модернизации дошкольного образования со сроком завершения в 2015 году. Это были огромные деньги, таких денег мы никогда не видели. Деньги на строительство, реконструкцию, капитальный ремонт детских садов.
В области избрана практика либо реконструкции, либо строительства. Сегодня мы должны сдать 15 садов в 2015 году. Все дети с трёх до семи лет будут обеспечены местами, в том числе в Белгороде.
«За счёт чего?» — спросите вы, ведь здесь ничего не строится. За счёт того, что дети, посещающие детские сады Белгорода из Белгородского района, вернутся к себе в Белгородский район. Там замечательные условия. Уверен, что тема очередности для детей от трёх до семи в этом году будет закрыта.
До трёх лет очередь останется. Здесь, наверное, должно быть какое-то политическое решение в части выплаты родителей до трёх лет — не 50 рублей, которые сейчас платят. Или проект по развитию яслей. Мы в Белгородской области сделали определённый шаг — благодаря поддержке губернатора, мы сейчас лидеры негосударственного сектора дошкольного образования, особенно яслей.
В. К. — Ещё одной темой одного из ваших последних публичных выступлений стало навязывание детям платных олимпиад. Там одна мама пожаловалась на то, что в раздевалке школы вешают листик с надписью «Участвуем все» и список учеников. Вы однозначно выступили против этого. И, на мой взгляд, эта история тесно связана с другой «обязаловкой», которая традиционно присутствует в школах — хождением на митинги и акции по праздникам и политическим поводам. Вам не кажется, что это такой пережиток прошлого, которому совсем нет места в будущем?
И. Ш. — Я по своей сути человек, очень восприимчивый к новым вещам, а с другой стороны — консервативный. Я сразу вспоминаю те времена, когда я был пионером. Так получилось, что я не побыл комсомольцем, хотя внутренне был к этому готов.
«На самом деле, что такое школьники? Это несформировавшиеся личности. Тогда вопрос: если в процессе формирования личности не оказывать явного воздействия, не ориентировать личность ребёнка на позитивные моменты, то этот вакуум будет безусловно сразу же заполнен чем-то отрицательным. Вот это явно видно на примере тех, кто попал в запрещённую в Российской Федерации организацию ИГИЛ (деятельность этой организации на территории Российской Федерации официально запрещена — прим. ред.). Там оказались молодые люди, которые в какой-то момент остались предоставлены сами себе — они оказались на распутье. И не было пастора, поводыря, человека или какой-то организации, которая бы его сопроводила или подтолкнула в нужную сторону».
Декларируя в 2011 году идею воспитания над обучением, мы, придерживаясь вот этого здравого консерватизма, мы приняли решение, что будем влиять на наше молодое поколение разными способами. В том числе, формируя у них определённые политические взгляды. Мне кажется, что опыт, который есть у Белгородской области в этой сфере, положителен.
Да, внешне это выглядит так: детей сорвали с уроков, выгнали с флагами на площадь. Но поверьте, как в той пословице: «Вода по капельке камень точит». Если формировать разумно, не перегибая палку, работу по выстраиванию идеологической линии у школьников, то это будет очень положительно. Если же этим сильно увлекаться, если кроме хождения с флагами не будет ничего более, то это будет в ущерб.
«Многие вещи, которые были в советской системе образования, мы берём, конвертируем под нынешние реалии и используем. Ничего страшного в этом нет. Не так давно президент подписал указ, по которому создан аналог пионерской организации в масштабах всей страны. Вот чтобы родился этот указ, прошло очень много времени. В начале, после развала Советского союза, всем казалось, что школьники — самодостаточная общность, которая будет самостоятельно развиваться без вмешательства извне. Затем пришло осознание, когда увидели, что в любом развитии должны быть цели, приоритеты и просто развиваться самостоятельно невозможно. Очнулись! Начали смотреть: а где что осталось? В каких субъектах есть вещи, которые сближали бы школьников? И вот буквально в 2015 году, спустя 15 лет после отказа от этого, решили, что всё-таки должна быть воссоздана структура, которая будет заниматься в том числе и идеологической пропагандой среди школьников. Мне кажется, это вполне нормальный путь».
В. К. — Вам кажется, что нынешние студенты идут в официально запрещённую в России организацию ИГИЛ потому, что в своё время не ходили с педагогами на митинги партии власти?
И. Ш. — Мне попалась одна статья, где вполне логично выстроены причины попадания в эту запрещённую организацию. Они разные в разном возрасте. Для совсем молодых — это юношеский максимализм, возможность обратить внимание на яркую картинку. Чуть постарше — это характерно для несостоявшихся людей. В свои 30 лет они думают: мы не состоялись, мы не пробились в бизнесе и вот это как такая радужная идея, где, как рассказывают активисты движения, человек сможет самореализоваться. Люди постарше обижены на власть.
Причины прихода разные, но везде человек предоставлен сам себе. Вот как сделать так, чтобы школьники не чувствовали себя изгоями, ущербными? Их надо вовлечь в какую-то общественную деятельность. Какая это может быть деятельность? Кто-то увлекается общением — ему надо дать возможность направить это общение на благие дела, в том числе в социальных сетях.
В. К. — Но одно дело выбрать кружок по интересам в школе, а другое — добровольно-принудительно гнать на митинги, сценарии которых заранее известны. Где эта грань между «навязать» и «предложить альтернативу»?
И. Ш. — Очень зыбкая грань. Здесь очень легко перегнуть палку. Выстроить нужно таким образом, чтобы, участвуя в том числе в таких мероприятиях, школьник извлекал положительные моменты.
В. К. — А зачем участвовать вообще?
И. Ш. — Потому что через подобные мероприятия — есть более удачные, менее удачные, — ребёнок приобретает социальный опыт.
В. К. — По-моему, только на акции «Бессмертный полк», совершенно не связанной с политикой, белгородцы в прошлом году по-настоящему приобретали этот социальный опыт. А я говорю о политических мероприятиях и хочу добиться от вас конкретного ответа, потому что вы хоть уже и не чиновник, но отвечаете всё ещё как он.
И. Ш. — Куда деваться (улыбается — прим. ред.). Я, как ни странно, беспартийный чиновник. Но, общаясь в различных кругах, я глубоко убеждён в том, что человеку нужно давать определённую альтернативу, но создавать условия, чтобы несмотря на эту альтернативу, он смог себя попробовать, окунуться в разное, в том числе в политических вещах. Ну где ещё, как не на подобных акциях, школьники неявно, опосредованно могут почувствовать себя в центре политической жизни? Читая прессу? Нет. Просматривая телепередачи? Нет. У меня родители советского периода — они до сих пор ностальгируют о том, что нет митингов на 7 ноября.
В. К. — Есть. Коммунисты митингуют.
И. Ш. — Это уже не тот митинг. Вот что их заставляет сейчас об этом ностальгировать?
В. К. — Желание быть причастными.
И. Ш. — Вот и наши школьники так же.
В. К. — Только ваши родители хотят идти шествием, а школьники — пропустить уроки.
И. Ш. — Может они тогда тоже не хотели? Проще было побегать, пообщаться. Но прошли годы, и сейчас они уже сформированными как личности ностальгируют по тем временам. Я привык доверять опыту предыдущих поколений.
Мы, пытаясь понять, вокруг чего консолидировать воспитание школьников, эмпирическим путём пришли к тому, что самое главное — это не идеология, не политика. Это любовь. Любовь к своей малой Родине. Вы знаете, что перед самым моим уходом мы запустили-таки интегрированный курс «Белгородоведения», и, мне кажется, что у этого курса есть будущее. Он вне политики. Он с одной стороны впитывает в себя все вещи, которые прожила наша страна, но с другой стороны он консолидирует вокруг любви к земле, людям, которые окружают школьников.
В. К. — Введение православия несколько лет назад — это тоже о любви?
И. Ш. — Абсолютно. Понимаете, когда у человека отсутствует определённая вера во что-то, идеологические воззрения, то этот вакуум обязательно будет чем-то заполнен. Чтобы он не был заполнен вещами, чуждыми русским, мне кажется это очень правильный путь.
В. К. — Я вот слушаю и до сих пор не понимаю — почему вы с явными позитивными результатами своей работы и такими взглядами на будущее всё-таки были вынуждены уехать из региона?
И. Ш. — Я тот человек, который привык уходить на гребне волны. Со щитом, а не на щите.
В. К. — Раньше вы никуда не уходили. Работали педагогом, затем заняли должность в районе, стали замом, потом возглавили департамент. Стандартная карьерная лестница, без увольнений и уходов.
И. Ш. — А дальше чего?
В. К. — Ну а дальше в Москве вы.
И. Ш. — Нет. Вы говорите всё вроде бы логично. Сначала учитель, потом в вузе, потом муниципальный руководитель, потом заместитель региональный, затем руководитель. Дальше что? Мне нужно было ждать, пока я выработаю 15 или 20 лет и уйти на пенсию?
В. К. — Нет…
И. Ш. — Нет. Тогда чего я могу сделать ещё в этой карьерной лестнице? Бороться за пост губернатора? Нет, я не политик. Я хозяйственник.
В. К. — Необязательно ограничивать себя Белгородской областью.
Гульнара Тагирова — Я думаю, что Владимир намекает на то, что с одной стороны в регионе пост начальника департамента образования — это для вас потолок, но с другой — можно стать министром образования.
В. К. — Конечно. Географически не ограничивать себя, но остаться чиновником.
И. Ш. — Вы вышли на суть. У меня действительно были несколько очень заманчивых предложений. Первое — заместитель руководителя департамента в Министерстве образования. Второе — руководитель школьного департамента всей страны. Но, понимаете, на самом деле я не хочу сказать, что совсем разочаровался в чиновничьей деятельности, хотя определённые элементы разочарования присутствуют… Я по своей сути холерик, и это влияет на мои поступки. Порой они настолько непрогнозируемы, спонтанны, что я сам удивляюсь. В данной ситуации возможность попробовать себя в ином качестве (мне понравилась больше — прим. ред.) Были причины, которые подтолкнули меня принять это решение. Тем более, что ректора Московского городского педагогического университета я знаю давно. Он бывший заместитель министра, и это человек, который по сути дела был вдохновителем тех реформ, которые шли в школьном образовании. По сути дела, он был идеологом, а я внедрял эти вещи на территории Белгородской области. Сегодня я чувствую, что эта осознанная модернизация школьного образования пришла к нулю. Сегодня есть спонтанные рывки.
«Вот попытка преодолеть вторую смену. Не вдаваясь в идеологические вещи — ну для чего это нужно? Моё личное убеждение, что школа должна быть школой полного дня. Дети должны быть с девяти до шести. Они должны быть погружены в общественно-полезную деятельность. И принятый ранее федеральный стандарт явно не указывает на эту необходимость, но он может быть реализован только в случае полного соблюдения этого правила».
Вспомните, вам приходилось быть на продлёнке? Я не считаю, что это плохо. Сейчас есть возможность, если полноценная школа, ребёнок может заниматься интересными вещами. Более того, мы можем выстроить расписание не линейно, чтобы сначала он занимался внеурочной деятельностью, затем уроками, а позже — вновь внеурочной деятельностью. Эта попытка выдернуть из общего контекста одну проблему и вкладывать туда огромные средства, не обдумывая остальное, — это не есть комплексный подход. Мы потом будем думать — ага, у нас в 2022 году солидно уменьшится количество школьников, что нам делать с этими школами, которые сейчас строятся? Куда их будем девать? Есть вещи, которые делаются необдуманно. И просто быть бездумным проводником этих идей мне не хочется.
В школьном педагогическом образовании есть комплексные подходы. Но недостаточно педагогу просто пять лет ходить в университет и один раз сходить на практику. А потом прийти в школу, на тебя бежит толпа школьников, и этот бедный молодой специалист (думает — прим. ред.): «Куда я попал?». Через полгода видишь — его уже нет.
«Я вам серьёзно говорю — около 30–40 процентов выпускников педвузов уходят после первого года работы. Мы предпринимали кучу шагов: платили 300 тысяч тем, кто поедет в сельскую местность, строили им учительские дома, покупали по ипотеке квартиры — и что вы думаете? Они отработали свои положенные три года за эту квартиру, и половины из них в системе школьного образования уже нет».
Во-вторых, индивидуализация. Это мировой тренд, в школе мы его худо-бедно запустили: профильное обучение, элективные курсы. А ведь в вузе её нет.
Вот я всегда питал особые чувства к науке. Обучаясь в вузе, я старался двигаться по траектории, где есть определённые исследования, но, к сожалению, их было очень мало. Сегодня, в рамках модульной системы обучения педагогов, есть возможность выйти, обучаясь в бакалавриате и магистратуре, на исследовательские виды педагогической деятельности. А можно остаться в виде бакалавра.
Моя задача — обеспечить смычку школы с вузом в части практико-ориентированности, элементов дуального обучения.
В. К. — В областной администрации есть много оппонентов вашей точки зрения о второй смене.
И. Ш. — Абсолютно. Я не сомневаюсь, что эта тема является неоднозначной.
В. К. — Не могу не поинтересоваться вашим мнением о ситуации с не чужим для вас БГТУ им. Шухова и о «серых схемах», которые в вузе «нашёл» Сергей Лежнев. Вы знакомы с темой?
И. Ш. — Ещё бы. Я думаю, что это тема, которой в деталях должны заниматься соответствующие органы, и они должны вникнуть в суть. Я боюсь следующего: тема, связанная с определённой бесправностью студентов — это не тема «Технолога». Это общая тема. Сегодня есть определённые нестандартизированные подходы оценки знаний студентов.
Например, я сам преподаватель химии и биологии. И сегодня вузовский преподаватель настолько самостоятелен, что меня это отчасти пугает. Есть федеральные стандарты высшего образования, но они настолько размыты, что преподаватель, читающий предмет «Биология общая» для определённой медицинской специальности, может в эту рабочую программу включить всё, что угодно. Вот если преподаватель является специалистом в области микробиологии, то он может смело добавить раздел микробиологии, который составляет половину всего учебного материала. Потом эту микробиологию спрашивать со студентов с пристрастием, вызывая определённый конфликт интересов. Тем самым регулируя, как ему хочется.
В. К. — Но итоговая контрольная или экзамен прописывается федеральным стандартом?
И. Ш. — Самое удивительное, что экзамен формулирует сам преподаватель. Вот в чём беда. Вы же сами обучались недавно в вузе, наверняка, сталкивались с ситуацией, что среди преподавателей есть простое самодурство. Если сегодня педагога мы взяли в ежовые рукавицы: его проверяет методическая служба района, методическая служба области, служба управления по контролю и надзору, то кто сегодня проверяет профессора? К нему никто даже права не имеет на лекцию зайти. А если и зайдёт, не имеет права критиковать. Он может рассказывать даже про красные трусы, извините.
«Поэтому сегодня проблема в том, что в этой мутной водичке высшего образования есть возможность ловить разную рыбу, что многие и делают. Это делается во многих учебных заведениях страны, я не говорю конкретно о „Технологе“. И вот буквально позавчера была большая конференция, на которой присутствовал замминистра Климов. Он отметил главное — в рамках модернизации педагогического образования рабочей группе вуза, в котором я сейчас работаю, удалось нащупать возможность отрегулировать деятельность педагога вуза. Если нам удастся внедрить (эту практику — прим. ред.) во все вузы страны, то порядка будет больше и знаний будет больше».
В. К. — Неужели вам кажется, что то, что делала конкретный педагог в „Технологе“, было тайной для руководства вуза?
И. Ш. — Мне трудно судить. Я думаю, дыма без огня не бывает.
Г. Т. — Много лет миллионы людей наблюдают одну потрясающую историю — ЕГЭ. Когда в своё время вводили экзамен, рассказывали о двух преимуществах такой формы итоговой аттестации — во-первых, повышение качества образования, во-вторых, исключение коррупции и при выпуске из школы, и при поступлении в вуз. Спустя достаточно большое время, мы видим негативные последствия введения ЕГЭ. При вас во главе департамента образования происходил такой «переходный» период, когда все смирились и стали жить с ЕГЭ. Можете ли вы назвать позитивные изменения, которых конкретно удалось добиться Белгородской области с ЕГЭ и какие негативные последствия в регионе замечены вами?
И. Ш. — Я начну издалека. Первый год моей работы в качестве руководителя муниципального управления образования, первое совещание посвящено ЕГЭ. Это был 2003 год. Один из директоров поднимается и задаёт вопрос: «Ну а вот ЕГЭ там этот когда отменят?». Я возьми и пророни такую фразу: «ЕГЭ это всерьёз и надолго». Люди не поверили. Уже 12 лет ЕГЭ является очень важной вехой в истории почти всех жителей страны.
Моё отношение — с одной стороны, есть положительные моменты. В качестве примера, очень простой факт — возможность поступить в ведущие вузы страны.
У меня в Губкине был класс. Начал с пятого, довёл до девятого. Тогда у меня обучалась одна девочка, очень скромная. Её если вызовешь — не отвечает. Я с родителями поговорил. Вы давайте, говорю, тест, чтобы она его писала. Вот она пишет — великолепно. Для этого ребенка письменная форма экзамена, тем более по стандартизированным КИМам, оказалась очень удачной. Она поступила в очень престижный московский вуз.
С другой стороны, ЕГЭ — это стресс. Я никогда не мог подумать, что мой сын проронит слезу. Он перед экзаменом расплакался. Это настолько эмоционально очень тяжело, что, наверное, нужны какие-то формы проведения экзамена, чтобы они снижали градус этого стресса. С другой стороны, конечно же, объективность. Особенно в ситуации, когда всё вокруг не совсем объективно. Мы понимаем, что человек может зайти в комнату с закрытой дверью, используя для этого различные способы. Мы понимаем, когда ребёнок может воспользоваться этим.
Экзамен ЕГЭ является экзаменом наивысшей степени стрессовости. То, что ЕГЭ позволил при наличии реальных знаний поступить в ведущие вузы страны, — это плюс. Это действует и для белгородских школьников. Конечно, мы хотели бы, чтобы они оставались здесь, но, с другой стороны, мы не можем запретить, чтобы они учились в ведущих вузах страны, где уровень иной.
Как будет развиваться ЕГЭ? Первые года три — по-прежнему будут закручивать гайки. Будут натягивать до тех пор, пока не останется полвитка до отрыва. Тогда придёт осознание, что форму проверки знаний надо корректировать.
Приведу пример. Витя Омельяненко, обучавшийся в лицее № 38, победил на Всекитайской олимпиаде (обыграл всех китайцев, а их миллиард), занял второе место на международной олимпиаде. На сколько вы думаете он сдал ЕГЭ? На 98 баллов! Мы смотрели, где же он ошибся. Он ошибся в части «А», где была техническая ошибка. А тогда часть «А» не апеллировалась — только часть «С».
Я привёл пример в своё время бывшему министру Фурсенко. Он очень удивился. Я не знаю, это ли способствовало отмене части «А» в математике или что-то ещё.
В. К. — Что бы вы предложили взамен?
И. Ш. — Я просто порассуждаю. Я несколько лет назад обучался в Российской академии госслужбы при президенте. Мы обучались месяц. На нас обкатывали форму итоговой аттестации для обучающихся. Нам сказали, что оценкой нашего труда будет не экзамен, а защита проекта. При чём вы можете посещать только те лекции, которые вам необходимы для защиты проекта, и была возможность выбирать, куда ходить. И мы, несколько человек, выбрали тему «Поддержка одарённых детей», начав готовить проект. Представляете, насколько это интересное дело? Но самое интересное — это защита, когда по итогам защиты выставляли оценки в соревновательной форме.
Мне кажется, что пришло то время, когда недостаточно просто знать на «отлично» математику или химию, чтобы быть востребованным. Вот вы попали в журналистику каким образом? Разве в школе учили искусству общения с людьми? Нет. Разве в школе учили возможности вывести человека на чистую воду? А вам сегодня это необходимо.
ЕГЭ должен быть стандартизирован только по русскому языку. Всё остальное — это иная форма сдачи. Одним из возможных вариантов формы является защита проекта.
Г. Т. — Есть такое мнение, отчасти подтверждённое статистикой, что некоторое количество талантливой белгородской молодёжи, от 22 до 35 лет, не находят для себя места в регионе и вынужденно уезжают. Не работают социальные лифты, что-то ещё… И у нас всё тут вроде хорошо, но разве бывает «утечка мозгов» из места, где всё хорошо? И к этому же вопросу, скажите, являетесь ли вы «утечкой мозгов»?
И. Ш. — Работая в муниципалитете, я был искренне убеждён, что «утечка мозгов» — это плохо. Вот губкинско-старооскольская агломерация, казалось бы — ну чего там, всё вроде бы есть, благоустроенная среда, хорошая у «лебединцев», особенно когда я там работал, заработная плата и хорошие объекты. А вот Дима Ландин, мой студент, очень толковый парень, взял и уехал в Москву. Я пообщался с ним и понял, что понятие академической мобильности и интеллектуальной мобильности — это не есть плохо. Это возможность не на словах, а на деле дать человеку раскрыться. Потому что внешняя картинка, когда всё вроде быть хорошо, это ещё не показатель того, как человек внутренне готов воспринимать ту среду, в которой он находится.
На самом деле возможность чувствовать себя естественно в той среде, в которой человек находится, не зависит от внешних факторов. Есть же пословица: «С милым и рай в шалаше». То есть сегодня с одной стороны есть возможность попробовать себя в разных сферах, во-вторых, выбрать для себя наиболее комфортное место проживания. И говорить о том, что Витя Омельяненко уехал, и это для Белгородской области трагедия, было бы неправильным. Вместо Вити к нам приехал «Ваня Иванов». И это уже «фифти-фифти».
Стараться привлекать сюда тоже непростое дело. «Аврора-парк» — он ведь не потому не появился, что денег не было или что-то было неправильно спрогнозировано. Просто есть точки притяжения интеллектуального потенциала, которые сформировались не сразу, а постепенно. Вот сегодня у нас в сотню лучших вузов страны вошли не только московские и питерские, но и новосибирские вузы. Почему? Потому что там сотни лет формировалась научная школа. И нельзя, построив вот такие великолепные хоромы, ждать, что здесь завтра появятся инноваторы, которые горы свернут. Должна сформироваться интеллектуальная элита, точка притяжения.
В. К. — Но как она сформируется, если «утечка мозгов» происходит постоянно?
И. Ш. — «Утечка мозгов» происходит в те центры, которые являются центрами притяжения. В 90-е годы очень активно уезжали за границу. Казалось бы, ну да, это плохо, потеря престижа, но с другой стороны — ведь человек сам выбирает свой путь. Наверное, причины в чём-то другом, наверное, аура привлекает людей. В чём она? Она не только в материальных благах. Она в особой среде общения.
Г. Т. — Но можно ли создать точку притяжения интеллектуальной элиты там, где создаётся ощущение, что мы воспитываем патриотов малой родины, а с другой стороны отказываемся от более интеллектуальных слоёв населения, так называемых «мультикультуралистов»?
И. Ш. — Кто мог подумать, что Белгородчина станет точкой, где будут концентрироваться православные элиты? 20 лет назад — советская Белгородская область. Разве это могло случиться? Нет. Случилось? Почему? Потому что с разных сторон власть, школа, общество, предприятия «били» в одну точку. Сегодня мы показали феномен того, как невозможное можно сделать возможным.
«Если мы хотим добиться сохранения интеллектуальной элиты в Белгородской области, то для этого нужно идти с разных сторон, но в одну точку. Не только декларировать, что мы хотим, чтобы у нас были высококлассные специалисты, поэтому мы им там платим зарплату. Им нужно давать возможность раскрыть потенциал в исследовательской части — для этого создавать условия, лаборатории, развивать вузовскую науку, науку на предприятиях… У нас ведь на предприятиях нет науки — кроме десятка предприятий, больше науки нигде нет».
Далее — поддерживать не только самих инноваторов, но и их семьи. А если сегодня с одной стороны есть декларация, что нам это нужно, а по факту мы этого не видим… В вузах разве настроены на поддержку интеллектуалов? Да навряд ли. Скорее, спортсмена. Вот если ты спортсмен, тебе можно пропускать пары, можно не ходить на зачёты — тебе их и так поставят. Ты же спортсмен! Ты защищаешь честь вуза. Или ты кавээнщик. А вот если ты хорошо учишься, будь добр, посети все лекции, сдай все зачёты.
В. К. — Православные элиты так или иначе формировались вокруг яркой индивидуальности владыки.
И. Ш. — Безусловно.
В. К. — А вокруг кого в отсутствии вас будут формироваться интеллектуальные?
И. Ш. — Да я-то чего? Я — чиновник и переживаю, чтобы это стало приоритетом для начала, а потом уже искать человека. А сейчас такое время, когда чиновником быть очень неблагодарно и порой опасно.
